Филип Сингтон - Зоино золото

Его внимание привлекла афиша. Она была криво налеплена сбоку киоска. Напечатанный жирный шрифтом заголовок гласил:

ПРИ УЧАСТИИ ФУДЗИТЫ

Фудзита был для Алена идеалом художника. Его восхищал не стиль, не изящные женственные линии, но карьера Фудзиты. Все самые красивые женщины рано или поздно позировали Фудзите. Даже титулованные дамы мечтали, чтобы он написал их обнаженными, и не потому, что хотели быть увековеченными, как любили говорить, но потому, что хотели доказать: они достойны его внимания. Коктейль древнего и современного, Востока и Запада, сама его личность по сути имели чуть ли не магическую притягательность. Художественный мир подсел на Фудзиту, как на наркотик. Его работы проникали в самую кровь зрителей, соблазнительные, но не сентиментальные, простые, но отнюдь не строгие. Их раскупали как горячие пирожки. Фудзита давно покинул свою мансарду. У него был большой четырехэтажный дом на площади Монсури, который регулярно фигурировал в светских журналах. Его жена Юки — парижские художники полюбили давать своим женщинам новые имена, когда им вздумается, — разъезжала по Парижу в желтом «балло» с шофером.

Афиша обещала гала-представление в театре «Бобино» 30 мая, в три часа дня: благотворительное варьете с участием художников Монпарнаса, вырученные деньги пойдут на «la création d’une caisse de secours alimentaires aux artistes». [15] Создание фонда помощи художникам (фр.). Список участников возглавляли Фудзита и Кики, знаменитая натурщица и певица. Мари Васильева исполнит русские народные танцы под аккомпанемент оркестра «Джунглей» и его «Черных танцоров». Подруга Кики, Тереза Трез (некогда скучная Тереза Мор), возглавит кордебалет самых популярных натурщиц. Ожидаются выходы и других художников и артистов, а организовал представление Анри Брока, журналист, издатель «Пари-Монпарнас». Несомненно, все, кто имеют хоть какое-то отношение к парижскому бомонду, явятся туда.

Ален проверил число наверху газеты: 30 мая. Он взглянул на часы. Уже половина третьего.

Он выбросил газету. Рядом возник Луи, он выглядел довольным собой и явно предвкушал хороший обед. Он был выше Алена, но не столь красив. У Луи были низкие скулы, а подлинным серым зубам бежали желтоватые прожилки, словно трещины в мраморе.

— Внутри есть столик. Его придержат для нас.

Ален показал на плакат.

— Почему ты не сказал мне об этом?

— Я слышал, билеты распроданы несколько недель назад. В любом случае, там будет сплошное фиглярство.

— Может, еще успеем. Возьмем такси.

Ален шагнул на мостовую. Такси, не останавливаясь, промчалось мимо, водитель упрямо смотрел вперед.

— Я же сказал, все билеты проданы, — заорал Луи.

Второе такси остановилось. Ален распахнул дверь.

— Оркестр из «Джунглей», верно? Просто поговори с ними.

Луи оглянулся на «Хуторок» и сглотнул с усилием.

— Но как же?..

Ален забрался в машину.

— Сходим на шоу, а потом поужинаем в «Быке». Хорошо?

Оказалось, что места в «Бобино» есть, правда, на балконе, где сидели в основном иностранцы и старые бездельники. Ален был неудовлетворен. Он хотел, чтобы Луи провел его за сцену, пообщаться с артистами и музыкантами. Надо просто завязать беседу с нужным человеком, оказаться в нужном месте в нужное время. Тогда он добьется своего: проникнет в сердце Парижа. Он устал сидеть в кафе и барах, ждать, пока что-нибудь произойдет, быть в зале, но не на сцене.

— Можешь не идти со мной, если не хочешь. Сам справлюсь.

Луи тупо посмотрел на него и остался сидеть.

Представление уже началось. Ведущий в наряде ковбоя произнес длинный монолог, который был на ура встречен поклонниками в партере. Некоторые из них пронесли в зал шампанское и бокалы. На сцену вышли Тереза Трез и «Девочки Монпарнаса», на фоне которых Кики казалась толстой и грубоватой. Пять-шесть лет назад, в «Жокее», когда Кики пела вульгарные песенки и танцевала, ходили слухи, что она отплясывает канкан на старый манер, задирая пышные нижние юбки достаточно высоко, чтобы продемонстрировать отсутствие белья. Но сегодняшнее выступление было менее risqué — отчасти контрданс, отчасти кордебалет, и девушки едва ли показывали хоть что-нибудь. В те дни надо было быть художником или фотографом, чтобы узреть обнаженную Кики, хотя она определенно продолжала оголять зад перед туристами, если считала, что они слишком таращатся на нее. Ален выскочил через боковую дверь, сбежал по ступенькам и направился в переулок, где имелся служебный вход. Он купил букет цветов у околачивающегося снаружи торговца и скользнул внутрь. У него не было четкого плана. Если бы его спросили, что он тут делает, он ответил бы, что принес цветы. Цветы для мадам Васильевой. А дальше видно будет.

Он стоял в начале коридора. Облупившиеся никотиново-желтые стены. Голые лампочки то гасли, то вспыхивали. Запах пудры и духов смешивался с душной вонью табака. Он сделал пару шагов вперед. Слева и справа были двери — гримерные, догадался он. Голоса и смех проникали сквозь стены.

Он прислушался. Одна из дверей была приоткрыта: женщины беседовали, вполголоса обменивались сплетнями. Он заметил голую руку. Одна из женщин стояла перед зеркалом, поправляя прическу. Она повернулась, взмахнув нижней юбкой.

Он медленно прошел мимо, стараясь не привлекать внимания.

Аплодисменты. Здесь, за кулисами, они казались волнами, набегающими на берег. Ты и впрямь состоялся как художник, если люди платят за то, чтобы послушать, как ты поешь или исполняешь комическую сценку. Когда люди знают твои работы — это одно, но это — настоящая известность. У него было ощущение, что есть какой-то фокус, позволяющий запустить коготки в сознание публики. Своего рода алхимия, которой можно обучиться, если найти хорошего учителя.

Дверь отворилась. На пороге появился мужчина в костюме клоуна с зонтиком и мятым цилиндром в руках. На нем были очки и плохо сидящий парик с плешью на макушке и пучками рыжих волос по бокам. Он близоруко прищурился на Алена и вразвалочку скрылся в тени. Оркестр грянул «Я не могу тебе дать ничего, кроме любви».

Ален на расстоянии следовал за клоуном. Тот завернул за угол. Здесь коридор был шире, но темнее, в потолке торчала единственная красная лампочка. Сцена уже близко. Он слышал скрип и топот. Крики и свист, восторженные овации эхом разносились над головой. Сердце Алена забилось быстрее.

Он чуть приоткрыл тяжелую дверь и немедленно был размазан по стене. «Девочки Монпарнаса» влетели внутрь, щебеча, причем все одновременно, и разбежались по гримеркам. Он держал дверь открытой, но они не видели его. Среди них была Кики, среди них была Тереза Трез, среди них была знойная, похожая на латиноамериканку Сирия, танцевавшая лучше всех. Вблизи они еще прекраснее, еще соблазнительнее: все женщины, все разные, но все готовые отплясывать канкан, когда найдет стих. Они гордились своими телами, не знали стыда, наслаждались. У него голова кружилась от мыслей об этих девушках, о власти, которую им давали их тела. Респектабельные дамы пусть говорят что угодно, сидя в своих скучных гостиных. Они слабые и пресные создания по сравнению с этими девушками. Они никогда не жили и не будут жить по-настоящему.