Филип Сингтон - Зоино золото

Некоторые его соученики находили результаты уродливыми. Они морщились при виде его набросков. Похожая на мышь американка заявила, что работы Алена жестоки. Но ему было все равно. Паскин, Кислинг, Фудзита — все они рисовали натурщиц, которые их возбуждали. Их работы несли сексуальный заряд. Секс и желание — вот истина, таящаяся за отношениями этих художников с их моделями. Здесь же, на занятиях, отношения были совершенно иными, и разницу эту следовало отразить. Делать из каждой жирной матроны нимфу, и Венеру из каждой костлявой старой девы — означает лгать.

Вскоре он перестал ходить в модные кафе, не считая периодов, когда ему работалось особенно хорошо. Вместо этого он каждый вечер отправлялся в бары острова Сен-Луи или Монмартра. Иногда ездил на площадь Пигаль, где в дверных проемах курили проститутки. Луи всегда смущался. Он торопливо шагал по тротуару, сунув руки в карманы, и старался не привлекать внимания. Какой смысл шататься здесь, вопрошал он, если мы все равно не собираемся покупать? Но смысл был в том, чтобы наблюдать, ощущать. Вся соль мира втиснута в эти узкие улочки: секс и жадность, красота и страх. Нельзя бежать от этого и продолжать называть себя художником.

Иногда Ален вспоминал о русской девушке и гадал, не встретит ли он ее здесь рано или поздно.

Но он вновь увидел ее лишь на исходе лета. И не на Пигаль, но в «Джунглях», битком набитых той пятничной ночью.

До того он провел тоскливый вечер в гостинице, поужинал в номере, затем прилег. Мысли его мешались. Родители записали Алена в юридическую школу и требовали, чтобы он вернулся домой к началу занятий. Они были уверены, что он должен обзавестись серьезной профессией. Но не это расстраивало больше всего. Последние несколько недель в академии он пытался писать маслом. Учителя, взглянув на результаты, заявили, что он еще не готов к данной технике. Они назвали его попытки бесструктурными и не более чем терпимыми. Ему надо еще поработать карандашом и пастелью, сказали они. Их замечания глубоко уязвили его.

Ему велели быть терпеливым, словно банальное взросление придаст его кисти четкость.

Весь вечер он мерил шагами комнату, хлестал о-де-ви из бутылки, слушал уличный гам и чувствовал, что стоит на перепутье. Ночь была теплой, город постепенно оживал. Машины и такси вереницей тянулись по бульвару, рокотали моторы. Музыка доносилась из кафе на площади де Ренн.

Карандаш и пастель. Хуже всего, что они правы. Он не знал, как писать, потому что не знал, как чувствовать. Это все образование виновато. В голове слишком много чужих образов, избыток подержанной мудрости. Которая не поможет обрести свою собственную.

В половине двенадцатого Ален сдался. Выпил пива в давке «Куполь», где наткнулся на пару студентов со своего курса, потом компания перебралась в «Джунгли».

Луи работал там, как обычно. Он умудрился раздобыть им столик, втиснутый между уборной и большой засохшей финиковой пальмой. Под дымным конусом света оркестр в белых смокингах наяривал визгливый египетский джаз. На кларнетисте красовался головной убор фараона, повсюду были танцующие — не только на крохотном танцполе, но и на сцене, между столиками, на столиках. Их тени содрогались на потолке, словно демоны, пирующие в аду.

Луи принес кувшин фирменного пунша и предупредил, чтоб не слишком на него налегали, поскольку туда вылили кварту алкоголя из безымянной бутылки. Они сидели, наблюдая за толпой, алкоголь и яд бурлили в их венах.

В столб света шагнул аккордеонист. Оркестр переключился на танго. Ален не умел его танцевать, но помнил, как сестры брали уроки, когда он был ребенком, вышагивая взад-вперед по плоской крыше на задворках их виллы под звуки патефона. Здесь тоже были женские пары, они тесно прижимались друг к другу, щека к щеке, где позволяли па; выпуклости их грудей соприкасались, терлись друг о дружку. И вот тогда он снова увидел русскую девушку.

Она танцевала с блондинкой в красном. Блондинка вела и улыбалась, вышагивая и крутя партнершу на крохотном пятачке, нога скользила по ноге в чувственных sacadas и ganchos. [17] Элементы аргентинского танго. над которыми сестры Алена всегда хихикали.

Один из спутников пихнул его локтем, но он не отрывал глаз. Упругие соски блондинки выпирали под шелковистой тканью. Русская девушка танцевала с закрытыми глазами. На ней были сережки и изящное сверкающее колье.

Ален схватил пробегающего мимо Луи.

— Кто она?

— Блондинка?

— Другая.

Луи прищурился на танцпол, музыка закончилась и пары расходились под жидкие аплодисменты.

— Ах, она. Художница. В мае выставлялась в Бернхейм-Жён. Я видел ее здесь с Фудзитой.

— С Фудзитой?

— Зоя, вот как ее зовут. Зоя как-то-там. — Блондинка повела ее прочь, обняв за плечи. Луи усмехнулся. — Паршиво, да?

Ален курил и смотрел на нее через зал. Есть свои плюсы в том, что тебя засунули за финиковую пальму — можно наблюдать, оставаясь невидимым. Так он и делал. Он наблюдал за русской художницей, пока через час они с друзьями не направились к выходу. Ален хотел было последовать за ней, но на улице компания забралась в такси и исчезла по направлению к бульвару Распай.

Он обманул родителей, сказав, что с учебой все замечательно и что он планирует выставку. Он уверил их, что на этом можно делать хорошие деньги. Отец в ответ урезал ему содержание. Днем он занимался и ходил по частным галереям, особенно когда выставляли Паскина или Фудзиту. По ночам снова торчал в знаменитых кафе, несмотря на туристов, которых в любом случае теперь было намного меньше, поскольку лето кончилось и крах на Уолл-Стрит заставил тысячи американцев поспешить по домам. Он сидел там, по сорок минут пил кофе с молоком; делал наброски, лишь бы официанты не беспокоили его. Потом шел в «Джунгли», чтобы узнать у Луи, не появлялась ли Зоя, но всякий раз напрасно.

— Может, она уехала из Парижа, — предположил он как-то. — Попробуй выяснить, а?

Луи уверял, что нет. У нее студия где-то на Фобур-Сент-Оноре, на Правом берегу. Но это длинная улица, и хотя Ален несколько раз прошелся по ней, он так и не увидел Зою.

Луи сказал, она брала уроки у Фудзиты, и тот научил ее нескольким своим методам с использованием серебра и золота, методам, которые знал только он.

Ален собирал факты, один за другим. Зоя пять лет с перерывами училась в Академии Гранд-Шомьер, в самом сердце Монпарнаса. В Швеции у нее муж, коммунист, но в то же время друг некоторых членов шведской королевской семьи, в особенности кронпринца, который посетил выставку Зои в Бернхейм-Жён и приобрел ряд ее работ. Ходили слухи, что она спит с Цугухару Фудзита: кто-то говорил, что за спиной у жены, а кто-то — что у них ménage à trois. На Монпарнасе всякое бывало.