Филип Сингтон - Зоино золото

— Перевернись, Маркус, перевернись!

Он перевернулся, сунул руку в карман пиджака. Пламя погасло. Так он и лежал, судорожно дыша, прислушиваясь к шуршанию приемной бобины, крутящейся в ускоренном темпе. В конусе света причудливыми узорами вился дым.

Пальмгрен попытался поднять Эллиота.

— На улицу. В снег. Давай!

Эллиот протянул руку к свету и увидел кровоточащую плоть в черных лоскутах кожи.

Потом пришла боль.

В больнице в Катринехольме он узнал, что ему повезло. То, что он сунул руку в снег, похоже, спасло его от пересадки кожи. Ему наложили повязку и дали какие-то незнакомые обезболивающие. Медсестра сказала, что они способны вырубить даже лошадь.

Возвращаясь в Игельсфорс в «лендровере» Мартина Пальмгрена, он смог спокойно обдумать, что произошло. Снова и снова он прокручивал пленку в голове, стараясь запомнить последние несколько секунд. Он не сомневался, что они уничтожены, как, может быть, и вся катушка. Его идиотская ошибка. Одно хорошо — Мартин, похоже, не расстроился. Скорее даже наоборот, вся эта история его как-то встряхнула, он был точно ребенок, которому сошла с рук крайне занимательная проделка. Всю обратную дорогу он взахлеб рассказывал об отце, о его драгоценных пленках и о своде правил обращения с ними. Эллиоту оставалось только кивать.

Кое-что в фильме было не так: краска на руках Зои. Она использовала деревянную панель, не холст, а это значило, что она писала на золоте. Но на золоте рисуют очень осторожно и точно. Ошибки трудно исправить. Невозможно испачкаться краской по уши. И даже если размешиваешь краску пальцами, их надо вымыть, прежде чем прикоснешься к листу. Конечно, есть еще глина, последний слой перед золочением. Но Моника Пальмгрен видела картину — картину, которая расстроила ее. А значит, на руках Зои была краска.

Что, если ему удалось взглянуть на иной тип картин, позднее утерянный или спрятанный? Что, если это одна из крымских картин, которых, по словам Хильдур Баклин, никто не видел?

Никто не видел — но не факт, что они уничтожены.

Но если так, у кого они? Почему владельцы молчат? Какие причины заставляют их утаивать картины? Понимают ли они, чем обладают?

Вопросы назойливо кружили в его голове, лишая сил и воли, сосредотачиваясь вокруг слов Хильдур Баклин о художниках, слов, которые, как он инстинктивно чувствовал, были истиной, по крайней мере в отношении Зои: работы — их плоть и кровь. Это они сами.

Крымские картины были подлинными автопортретами. Сейчас он понимал яснее, чем когда-либо: если он не найдет их, он никогда не найдет ее.

Наутро они пересмотрели остальные катушки, во всяком случае те, что были сняты до войны. Ни на одной не было и следов Зои. Что до сгоревшей пленки — Пальмгрен пообещал склеить то, что от нее осталось. Возможно, Эллиот использует пару стоп-кадров для книги, как и фотографии дома. В полдень он уже снова ехал на север, он знал, куда направляется, но все равно чувствовал, что заблудился. Каждый раз, когда он находит кусочек мозаики, она становится все больше и платит он за нее все дороже. И суть по-прежнему ускользает от него.

Он ехал в Сальтсёбаден, когда зазвонил мобильный. Телефон лежал на пассажирском сиденье, на экране высветилось имя Гарриет Шоу. Ему пришлось съехать на обочину, чтобы взять трубку.

— Маркус, привет. Как дела?

Она не хотела ему звонить. Выдавливала из себя каждое слово.

— Не считая небольшого происшествия с нитроцеллюлозой, все хорошо, — сообщил он, борясь с мерзким настроением. — А ты как?

— Ну, честно говоря, я в затруднении.

Этакий адвокатский эвфемизм, но сейчас он прозвучал резко, жестоко.

Он сглотнул.

— Почему? Что случилось?

Мимо проехал белый фургон, мигая фарами.

— Гарриет?

— Все не… думаю, нам надо пересмотреть положение.

— Пересмотреть. Я думал…

— У нас выбили землю из под ног. Майлз Хэнсон. Он позвонил мне утром. Он был… Вообще-то он повел себя очень порядочно.

Он в первый раз слышал, чтобы Гарриет лепетала какую-то чушь.

— Гарриет, о чем ты говоришь?

— Если он не врет, то наша тактика, весь наш подход касательно опеки… не сработает.

Тактика с самого начала была простой и беспощадной: нападать на мать Терезы. Показать суду, что она вспыльчивая, вечно пьяная шлюха, которая путается с нелегальными иммигрантами и преступниками, женщина, которой нельзя доверить воспитание ребенка.

Эллиот приложил забинтованную руку ко лбу.

— Почему, Гарриет?

— Потому что он побьет любую нашу карту. Вроде как появились некие новые источники.

— Источники?

— Твои бывшие коллеги. Русские. По-видимому, они готовы дать письменные показания о твоих… делах. О том, что ты был соучастником преступления.

— Гарриет, ты не хуже меня знаешь, что было проведено расследование. Обвинения мне не предъявили. Разве ты не понимаешь? Это же просто блеф. Майлз Хэнсон все выдумал.

— Он бы так не поступил, Маркус.

— Почему? Потому что он чертов адвокат?

— Потому что он может потерять лицензию. Он просто не мог солгать.

Он услышал в ее голосе профессиональную гордость, задетую гордость. Теперь он противостоял им обоим: два благородных профессионала против грязного лживого клиента.

— Ну значит, они врут, эти русские, кем бы они ни были.

— Конечно, это возможно. И Майлз Хэнсон это понимает. Он не собирается отправлять тебя в тюрьму. Поэтому и позвонил.

— В тюрьму? Что ты несешь?

— Маркус, разве ты не понимаешь, что поставлено на карту? Если Майлз будет вынужден предъявить эти показания и если они пройдут проверку на подлинность, то Таможенно-акцизное управление может возобновить твое дело. Тебя могут арестовать.

Внезапно Эллиот увидел Корнелиуса, стоящего под красным дежурным светом. Если ты на самом деле заботишься о дочери, если правда хочешь вернуть ее, ты не сделаешь этого. Это было предупреждение, и он не внял ему.

Мимо проехал грузовик с лесоматериалами, свободные концы цепей колотились по его бокам.

— И как же зовут эти источники?

— Майлз мне не сказал.

— А он сказал тебе, с какой стати они решили ему помочь?

— По-моему, он не знает. Он сказал, что они сами связались с ним. У него сложилось впечатление… он думает, что они преследуют какие-то корыстные цели.

— То есть у них зуб на меня. То есть их показания под сомнением, верно?

— Возможно. Но ты действительно хочешь рискнуть? Что, если они смогут подтвердить свои слова?

Понятно, что Гарриет думает о деле с иконами: он вляпался по уши. Сознательно рискнул и проиграл. И она права, конечно. Он всегда знал, что именно перевозит и сколько это стоит, но покупал товар в основном на черный нал, который нельзя было отследить. В выписках с банковских счетов числилось, что он заплатил двадцать тысяч фунтов за вещь, которую легко продал бы за полмиллиона. Налоговики просто не смогли это доказать. Демичев сказал ему, что иконы гниют на полузатопленном государственном складе. А оказалось, что они таинственным образом исчезли из музея в Тамбове. Это единственное, чего Эллиот не знал.