Канта Ибрагимов - Дом проблем

И когда, с другой стороны, стоит наивно-невежественный человек, создавший для себя фальшивый, в конечном счете, неоправданный образ самого себя, как исключительное явление мира, вроде бы оправданного в своем неизбежном прегрешении, то это просто то же чудовище. Правда, это чудовище не проглатывает героя, как рыба — кит-великан. Это чудовище, наоборот, когда хочет испить кровь героев, то есть насладиться насилием, оно выманивает, вытаскивает героя из защитного чрева храма-грота, истязанием наслаждается и забрасывает обратно до следующей трапезы, пока не испьет всю кровь и плоть. И Мастаев уже понял, что спасение в одном: охранник брезгует и даже боится войти в грот, а его надо в него заманить. И эта древность сама расправится с их мучителем.

Вдруг, как звонок к действию, запиликала рация охранника:

— Ястреб слушает, ястреб слушает, — голос быстро удаляется, а узники уже знают, что скорее всего специальная, может быть, военно-космическая связь, да и она в этой глуши плохо работает, особенно когда пасмурно и дождь. Поэтому «ястреб» побежал к ближайшей возвышенности. А в это время Ваха, зная, что в монитор никто не следит, засеменил в дальний угол, где мощи давно усопших, выбрал две большие берцовые кости, скованный путами, с трудом пересек грот, притаился у самого входа, в углу.

— Ты кости грызть собрался? — пытается шутить Кнышевский.

— Аполлоныч, — возбужден Мастаев. — Ты прав, этот охранник подвержен любой идеологии, потому что он не горец, он какая-то полукровка, плебейских кровей.

— Ну и что? — в гневе отпрянул Кнышевский. — И во мне много разных кровей. Это нацизм, фашизм!

— Замолчи! — схватив за грудки, тряхнул Мастаев соседа. — Это у вас на равнинах, в Европе — глобализация, универсализм, и педераст почетнее мужчины. А здесь, в горах, еще сохранились достоинство и честь. Этот ублюдок, а иначе он не занимался бы таким ремеслом, забыл о своем происхождении, возомнил из себя горца-джигита. Я напомню и докажу, кто он на самом деле — холуй. Будучи у власти, по крайней мере над нами, он не вынесет этой правды.

— Он нас прибьет, — вырвалось у Кнышевского.

— В том-то и дело, я не выйду, а буду стараться заманить его сюда, внутрь. И тогда мы его мощами по башке.

— Ты дурак, он нас просто пристрелит.

— Давно бы пристрелил — не велено.

— Что я должен делать?

— Сиди. Жди моей команды.

А в это время снаружи грозный голос:

— Не кучковаться. А, впрочем, теперь как хотите, — голос охранника явно приподнят. — По вашу душу едут. Мне приказано собираться. Слава Богу, а то и я околел бы здесь, холод с ледников ползет. Кстати, земляк, как тебя там, Ваха, накануне ты какую-то ахинею нес про пришлых — непришлых. Что ты хотел сказать?

— Ага, клюнуло, — шепнул Мастаев напарнику, на радостях моргнул, а сам к окну, чтобы его хорошо слышал охранник:

— Я не знаю, как тебя зовут, — явно торопится Ваха, — но раз ты сам себя называешь «ястреб», пусть будет так — гордый хищник!

— То-то, — доволен охранник. — Только ястреба, как ты знаешь, баснями не кормят. Напоследок выдай что-нибудь приятное, чтобы я не скучал.

— Ну, скажу. Раз и ты из этих мест, то наверняка знаешь историю про Инкота, — тут Ваха специально сделал паузу и, поняв, что его слушают, продолжал. — Инкота родился и жил в этих живописных, плодородных местах, в горной низине реки Шароаргун, среди белоснежных вершин, богатых дичью лесов, тучных пастбищ и целебных родников, над которыми порхают бабочки, стрекозы, заливаются соловьи. В этих местах трудолюбивый человек бедно жить не может, ну а такой предприимчивый и дерзкий в делах мужчина, как Инкота, по горским меркам, был богатым.

Инкота родился в год, когда имам Шамиль сдался в плен. А наш сказ про время, когда Инкота был в расцвете сил и лет, точнее 1889 год. Чечня после тридцатилетней войны с Россией только оправлялась. Вместе с этим рос и Инкота, его достаток, авторитет, влияние.

Инкота — крепкий мужчина, лихой наездник. Его главная страть — охота и лезгинка, в которой равных ему нет. Но характер крутой: чересчур честолюбив и горяч. Да это он считает достоинством, а изъян, который его мучает, в другом: в какой-то переделке на равнине он получил удар прикладом в челюсть, с тех пор пары передних зубов недостает. Да он уже к этому привык. И вот однажды до Инкоты дошла весть — к нему едут гости с равнин.

У горцев гость — святое. Для гостей должна быть специальная комната, а лучше отдельное строение — кунацкая. [188] Кунак (тюрк.) — гость. И вот Инкота в кунацкой веником убирал паутину с потолка, как гости нагрянули.

Увидев достопочтенного Инкоту за таким, вроде бы недостойным мужчины занятием, гости подивились, а Инкота, улыбаясь, пояснил:

— У чеченцев паутину с потолка должен убирать только мужчина, иначе удача и счастье из дома улетят.

— Это почему же? — удивились гости.

— Горец — прежде всего охотник, добытчик. А жена, мать — ціин-нана, [189] ЦIин-нана (чеч.) — дословно огонь-мать, хранительница очага. она должна всегда следить за огнем в доме, за очагом, не то пламя погаснет, а разжечь костер в горах зимой нелегко. Посему не дело женщины в потолок зариться, в небесах витать. Дело женщины — зрить в корень, очаг вить и тепло хранить. А мужчина после удачной охоты может на нарах поваляться, помечтать. А чтобы его фантазия свободно летала, надобно паутину самому с потолка размести.

Гость, а это был не кто иной, как Шовхал [190] Шовхал (тюрк.) — князь. кумыцкий из-под Кизляра, ответом был удовлетворен. Погостил он в горах и в ответ пригласил Инкоту к себе, ибо они давно в дружбе, и к тому же у них есть совместные предпринимательские дела.

И вот побывал Инкота в Кизляре, вернулся в горы злой. Три дня места себе не находил. А потом его вдруг осенило: помчался он в Грозный, привез в горы лучшего зубного врача и потребовал, чтобы тот его самой огромной кавказской овчарке на клыки золотые коронки надел. После этого послал гонца — Шовхала в гости звать.

Шовхал был намного старше Инкоты. Прибыв в горы, он с понимающим снисхождением принял рык золотозубого пса, ибо понял, в чем дело: у Инкоты нет передних зубов, а у шовхала даже прислуга вся с вставными позолоченными зубами, что очень модно и почетно ныне на равнине, аж здоровые зубы рвут.

— Ты, мой дорогой Инкота, — сглаживал ситуацию Шовхал, — приезжай, пожалуйста, на свадьбу моей дочери. Будешь почетным гостем.

Так получилось, что во время свадьбы мимо Кизляра проезжал известный русский князь, генерал, участник Крымской войны, столичный повеса и кутила, очень богатый и влиятельный в России вельможа, который за свою разгульную жизнь с кутежами и дуэлями был направлен с семьей — молодой супругой и двумя сыновьями-близнецами — в Персию военным атташе, что фактически означало ссылку. Подвыпивший князь вел себя на свадьбе по-барски, щедро швыряя в круг во время лезгинки деньги. Дети и женщины чуть ли не в ссорах подбирали их.