Канта Ибрагимов - Дом проблем

И тут Шовхал-хозяин сказал рядом сидевшему князю:

— Сейчас будет танцевать мой почетный гость чеченец Инкота, у меня три просьбы к вам, ваше высочество: во время танца нам всем приличествует вставать; в чеченском танце может быть только одна пара — парень и девушка — и никого более, вы, пожалуйста, не входите в круг. А главное — не бросайте деньги, когда танцует чеченская девушка — это большое оскорбление. [191] В чеченском обществе бросать деньги во время танца, и вообще кичиться этим, — позор всем. Деньги, и то символически малую сумму, может бросить молодой человек, если в круге танцует его друг и его избранница. Эти деньги поднимает пожилая женщина-сваха, обслуживающая ловзар (игрища, свадьба). После танца она прилюдно протягивает деньги девушке, под ноги которой они были брошены. Если девушка их взяла, то это означает, что она дает согласие на ухаживания парня и в этот вечер все внимание к нему. Однако это не значит, что впредь у нее нет выбора — не покупается. Если деньги девушка не взяла, то эта сумма отдаётся инарлу (генералу, руководителю, тамаде) на нужды ловзара (к примеру, оплатить услуги музыкантов).

— А что он, князь, что я должен встать? — удивился генерал.

— Среди чеченцев нет князей, — несколько раздраженно сказал Шовхал, — впрочем, и не князей тоже нет.

— Что-то я не понял, — усмехнулся князь.

— Все вы поняли, — вдруг сказал Инкота, он почти все слышал, сидя по левую руку от Шовхала, а князь справа, — ибо — продолжил твердо он, — в Крымскую кампанию с Османской империей вы воевали менее года, а с нами — треть века; и то предатель вам помог.

Наступила неловкая пауза. Князь как-то странно с ног до головы осмотрел Инкоту:

— Вы князь? — спросил он.

— Нет, я не князь, я выше этого, — уже горячится Инкота.

— Хм, и кто ж вы? Царь или Бог?

— Лучше вы мне ответьте, кто выше вас?

— Только царь, потом Бог.

— Хе, а между мной и Богом никого нет.

— Танец! Лезгинку давай! — поспешил прекратить этот спор Шовхал.

В круге чеченская девушка и Инкота. Они неистово, самозабвенно танцуют, заворожив всех. А темпераментный горец, взбудораженный схваткой, совсем огонь — гром и молния. Вдруг у ног девушки зазвенели монеты — все замерли. Мгновенно в лучах заходящего солнца блеснул кинжал. Местные кумыки вовремя схватили Инкоту. Шовхал извинялся, чеченец убрался, да не совсем.

За Кизляром, в голой и бескрайней прикаспийской степи, где царствует солончак и привольно гуляет ветер, затаился оскорбленный горец в поисках мщения. Не одни сутки хоронясь, он упорно сопровождал выехавший из Кизляра многочисленный караван князя. В одну ночь, когда костры ставшей на привал экспедиции уже догорали, и утомленная охрана дремала, Инкота проник в лагерь, и казалось, что острие его кинжала угомонит кипящую в нем честь, как его схватили.

— Ты забыл, я боевой офицер? — в мерцающем свете вновь разожженного огромного костра победно светилось лицо князя. — Я должен стоять перед тобой? Деньги свои жалеть?.. Вот пулю пожалею. Сжечь его.

В лагере переполох. Все проснулись, сгрудились вокруг костра. А князь любит зрелища, острые ощущения. Приказал поставить перед костром походное кресло, подать коньяк и трубку. И тут же у его ног посадить маленьких сыновей-близнецов, чтобы запомнили доблесть отца, как он с коварным туземцем расправился.

— Ну что, джигит? Моя щедрость была тебе в тягость. Не желал, чтоб горянка обогатилась. Не хотел мои деньги топтать. А я щедр, исполню твое последнее желание перед тем, как душа твоя сгорит.

— Хе-хе, — Инкота в ответ усмехнулся и спел короткий узам:

— Каково?!

— Ничего, — как-то манерно процедил князь. Привычно-небрежным движением пальца, на котором в бликах огня вспыхнул массивный перстень, он поманил вымуштрованного ординарца — немая команда наполнить рюмку. Тут же еще два раза подряд рюмка опорожнялась, и только после этого, вначале с трогательной любовью полакомив мальчиков и сам почавкивая шоколадом, князь продолжил: — Ничего коньячок. А из твоего песнопения, чечен, я ничего не понял. Может, переведешь.

— Это не переводится, — словно огрызнулся горец, и вдруг каким-то дерзким жаром бури сверкнули его глаза. В предэшафотной ночной тишине, сквозь жесткий треск разгоравшихся поленьев послышалось ядовитое шипение недалекого морского прибоя и на фоне этого вкрадчивый голос Инкоты: — А, впрочем, достопочтимый князь, я бы мог свою песню, как предсмертный крик души, выразить языком горского танца — лезгинки!

— О! — явно взбодрился князь, еще дважды возносился его драгоценный перстень, кровь закипела и в нем. Он нежно склонил голову к своим сыновьям, коих он боготворил, мечтал передать свою удаль и славу, всюду возил с собой. И теперь они сидят рядом, по обе его ноги, как подрастающие столпы княжеского рода. — Ну что, дети мои, посмотрим, как горец перед смертью танцует? А этот джигит танцевать умеет. Развяжите его.

Еще раз пришлось князю повторить приказ. Охрана на взводе, с десяток стволов с штык-ножами почти в ребра Инкоты впираются. А он, как почувствовал свободу от пут, глубоко и счастливо вздохнул. Победным озорством, по-иному блеснули его глаза. И он, вначале медленно, как бы избавляясь от щекотки штыков, стал танцевать, наполняя прохладу ночи своим неистовым криком, а потом заразив своей грацией и азартом, заставил штыки расступиться. И как понеслась джигитовка, даже пламя костра, ярко вспыхнув, позже чуть не погасло от напора такой страсти. А горец совсем разошелся, закружился на месте — пыль кругом, а его громадная тень то змеей изовьется, то орлом взлетит, то снежным барсом зарычит. И вдруг, как молния в ночи, он сделал резкий выпад в сторону князя, тот машинально отпрянул, а горец мигом схватил близнецов и с ними лихо бросился в самое пекло.

Тут рассказчик надолго умолк. В гроте и вокруг наступила тишина, которую нарушил охранник:

— А дальше что?

— А дальше, — Ваха жестом подал знак Кнышевскому, — дальше, если ты действительно из этих мест, ты обязан знать историю Инкоты, хотя бы ее конец — он очевиден.

— Конечно, знаю, — с вызовом прохрипел охранник. — Инкота бросил в огонь мальчишек — отомстил. Ужас сковал всех. Поднялся крик, паника, переполох. Под этот шум дерзкий горец сумел вырваться из лагеря и скрыться в ночной степи, хотя конечно же ему вслед стреляли.

— Эх ты, — с усмешкой отозвался Мастаев. — Конец этой легенды совсем иной. Да, Инкота с близнецами прыгнул в огонь. Однако, как настоящий благородный чеченец, он никогда бы не смог погубить детей. Он был так заразителен и азартен, словно его танец игра — веселье и смех, что и дети, не подозревая о грозившей им опасности, беспечно смеялись, когда Инкота с детьми выпрыгнул из огня, близнецы все еще радовались чуду. А их отец — князь — от такой выходки сразу же духом обмяк. Все в замешательстве бросились к нему. Воспользовавшись суматохой, Инкота бросился в бесконечный мрак звездной степи. Оружейный залп, как салют, прозвучал ему вслед. И никто его после этого не видел. Видимо, потому что: