Владимир Микушевич - Будущий год

Валерьян выхлопотал ей паспорт, добился временной прописки в общежитии, хотя поселил он ее в комнатушке при киностудии. Находили, что Альбина играет Февронию несколько статично, злоупотребляя внешними данными и голосом, но никто не знал, как играть иначе. Светящаяся красота Альбины распространялась на весь фильм, так что даже змей начинал светиться. Князь Петр менялся на глазах, В игре Валерьяна властно брало верх что-то невиданное, неправдоподобно личное. Но фильм так и не вышел на экран, потому что исполнитель главной роли скоропостижно умер.

Говорили, что в его смерти виновата Альбина. Валерьян будто бы несколько раз объяснялся ей в любви, умолял выйти за него замуж, а она только отрицательно качала головой, но когда он умер от разрыва сердца во время съемки, ушла с площадки, вытирая слезы краешком февроньиного платка.

Альбине больше делать было нечего на киностудии, но никто не отважился выселить ее из комнатушки. Незаметно для всех бывшая Феврония взяла на себя обязанности уборщицы. Ее то и дело приглашали сниматься в новых фильмах, но она соглашалась только тогда, когда нужно было спеть что-нибудь церковное.

На киностудию пришел новый директор и почему-то сразу обратил внимание на уборщицу, занимавшую служебное помещение. Ему объясняли: это в память о Валерьяне Юмо-ве. Директор возразил, что память известного актера и режиссера заслуживает другого увековечения, а уборщице следует переселиться по местожительству. Между тем в общежитии Альбина была именно прописана, с условием, что жить она там не будет. Директор вызвал Альбину к себе и предложил освободить служебное помещение. «Я вас не увольняю, отнюдь, — успокоил уборщицу директор. — Чтобы вы так не думали, я даже прошу вас вымыть окно у меня в кабинете». Альбина безропотно сходила за ведром и тряпкой и принялась за дело. Альбина стояла на подоконнике, когда ее окликнул мужской голос. Альбина обернулась и отпрянула: с распростертыми объятьями на нее надвигался Ванцетти.

Альбина падала с шестого этажа. Она смутно припоминала потом: кто-то поймал ее в воздухе и погрузил в широкую черную трубу, похожую на канализационную. Световое пятно было тут как тут. И здесь раскрывал ей объятия тот же Ванцетти. Задыхаясь, Альбина попыталась крикнуть: «Сгинь! Сгинь! Сгинь! Аминь! Аминь! Аминь!» Световое пятно взорвалось у нее в мозгу.

Скорая помощь случилась поблизости, и Альбину отвезли не в морг, а в клинику, где подвизался епископ-хирург, уже при жизни имевший репутацию чудотворца. Репутация подтвердилась. Через полгода Альбина начала ходить по своей палате, а потом и по всей клинике, где она и осталась: идти ей было некуда. По распоряжению епископа-хирурга ей отгородили угол в одном из кабинетов, где поставили койку. Впрочем, на эту койку она почти никогда не ложилась. Альбина вернулась к тому, с чего она начинала свою трудовую жизнь. Ни одна сиделка не могла сравниться с ней, когда надо было выхаживать умирающего. Светящаяся красота Альбины осталась при ней, и казалось, она отпугивает смерть. Чудом возвращенные к жизни нередко объяснялись ей в любви, но она снова и снова отрицательно качала головой.

Голос также не изменил ей. Епископ-хирург возил ее на своей машине в храм, где он служил, и церковный хор бывал преображен пением Альбины. По благословению епископа-хирурга она пела и в больничных палатах. Говорят, многие исцелялись от ее голоса.

При этом больничный персонал не переставал шушукаться, будто Альбина не в себе. Епископа-хирурга она невзначай называла Ваней, правда, и он сам с шутливой серьезностью величал ее Анастасией Мстиславовной. До встречи с епископом-хирургом Альбину не допускали до причастия на том основании, что Альбина — имя неправославное и, стало быть, она не крещена. Альбина же доказывала, что она крещена, хотя и не помнит своего крестного имени, и отказывалась креститься вторично. «Она права, — сказал епископ-хирург, — я сам крестил ее. Вскоре после ее рождения генерал Зегзицын встретил меня на улице и позвал крестить дочку. Я и нарек ее Анастасией. В роду Зегзицыных все князья Мстиславы, а все княжны Анастасии».

Одна только Тонька ненавидела Альбину. Тонька не позволяла называть себя Тонечкой или Тоней. «Я Тонька», — гордо настаивала она. Тонька всю жизнь мыкалась по лагерям. Ей сократили срок, убедившись, что у нее рак. Епископ-хирург сделал ей операцию, но сразу же обнаружились метастазы.

При виде Альбины Тонька разражалась целым потоком матерной брани, но Альбина настаивала на том, что ухаживать за Тонькой будет она и никто другой. Однажды Тонька вроде бы утихомирилась. Она жалобно попросила у соседки по больничной койке бутылку из-под минеральной воды. «Какой-нибудь цветочек в нее поставлю», — бормотала Тонька. Правда, бутылку она тут же разбила. Когда Альбина пришла подбирать осколки, Тонька потянула ее к себе и зашептала: «Я тебя сразу узнала, стерва ты поганая. Это ты моего Валерку закадрила, ты его под вышку подвела. Вот я подыхаю, а тебе хоть бы что… Думаешь, так и будешь ходить, красоваться? Нет, извини-подвинься, сука!» Горлышком от бутылки Тонька перерезала Альбине горло. Альбина упала на пол, захлебываясь кровью.

Никакого темного коридора больше не было. Альбина попала в светлую полосу Такие полосы бывают видны на небе, когда идет дождь и светит солнце. Альбина не то скользила, не то плыла, не то летела, и ей навстречу летел, плыл, скользил Ваня. В этом не было никаких сомнений.

— Ваня! — воскликнула Альбина. — Наконец-то! Ты вернулся. Слава Богу!

— А я никогда не покидал тебя.

— Нет, покидал, покидал… Это он никогда не покидал меня.

— И он, и я. Мы же с ним ангелы, Только он черный, а я светлый.

— Что же ты, светлый, не прогнал его?

— Прогнать его могла только ты. А ты влюбилась в него.

— Не в него, а в тебя, в тебя, в тебя…

— Тебя обижали, и я пожалел тебя. А ты, дурочка, влюбилась в меня, влюбилась в своего ангела, как будто я человек… Он и воспользовался этим.

— Сыночек-то мой… неужели от него?

— Нет, не от него. От Валеры.

— Да ведь я Валеру знать не знала.

— Он прельстил его твоим обликом, оплодотворил тебя его семенем. Ему это ничего не стоит, Виталию-то помнишь?

— Где же ты-то был?

— С тобой, всегда с тобой. Я тебя оградил кровавым крестом. Когда бы не я, ты бы так и принимала его за меня. И он бы тебя давно уволок. Природа-то у него со мной одна.

— Как же мы теперь с тобой будем? Яко ангелы на небесах…

— А вот увидишь…

И свет слился со светом в блаженном смехе.

Мало кто знает, что у нас в поселке есть улица Лонгина. Те, кто знают эту улицу, называют ее улицей Лонгина или Лонгина, а когда их спрашивают, кто такой Лонгин, говорят: какой-то военачальник или революционер. Улица Лонгина ведет из Софьина Сада на кладбище. На улице насчитывается несколько десятков домов. В основном, это дачи, пустующие в зимнее время. Дача номер 7 пустует уже много лет, и о ней ходят странные слухи.