Карсон Маккалерс - Отражения в золотом глазу

Леонора Пендертон с удовольствием приняла горячую ванну. Неторопливо оделась — простая серая юбка, голубой мохеровый свитер, жемчужные серьги. В семь часов она спустилась к ожидавшим гостям.

Леонору и майора Лэнгдона обед привел в восторг. На первое был бульон. К окороку подали молодую репу в масле и засахаренные бататы, прозрачно–янтарные в ярком свете. Был также мясной рулет и горячие оладьи. Сюзи один раз обнесла гостей овощами и поставила блюда между майором и Леонорой, большими любителями поесть. Майор сидел, облокотившись о стол, и чувствовал себя как дома. С его загорелого с багровым румянцем лица не сходило выражение грубоватого веселья и добродушия; и офицеры, и солдаты его любили. Не считая нескольких реплик по поводу происшествия с Фениксом, за столом больше молчали. Госпожа Лэнгдон до еды почти не дотронулась. Это была миниатюрная темноволосая женщина с крупным носом и чувственным ртом. У нее было очень слабое здоровье, что отражалось на ее внешности; болела она не только телесно, — ее обуревали тревога и отчаяние, сейчас она находилась буквально на грани помешательства. Капитан Пендертон сидел прямой, как палка, тесно прижав локти к бокам. Он церемонно поздравил майора с только что полученной медалью и несколько раз легонько щелкнул по краю своего стакана с водой, прислушиваясь к долгому прозрачному звуку. На десерт подали сладкие горячие пирожки. Потом все четверо перешли в гостиную, чтобы скоротать время за картами и беседой.

— Дорогая, ты превосходно готовишь! — сказал довольный майор.

Четверо сидели за столом, не подозревая о пятом, который стоял совсем рядом, за окном гостиной, в осенней тьме, и молча наблюдал за ними. Вечер был холодный, запах хвои пронизывал воздух. В верхушках сосен шелестел ветер, небо искрилось ледяными звездами. Человек стоял у самого окна, так что его дыхание оставляло на холодном стекле следы.

Рядовой Уильямс действительно увидел госпожу Пендертон в тот момент, когда она отошла от камина и стала подниматься по лестнице. Никогда в жизни молодой солдат не видел обнаженной женщины. Он вырос в доме, где жили одни мужчины. От своего отца, владельца крошечной фермы, читавшего по воскресеньям проповеди в молитвенном доме, он узнал, что женщины носят в себе смертельную болезнь, которая лишает мужчин разума и обрекает на адские муки. В армии он тоже понаслышался о дурной болезни: раз в месяц его осматривал врач, чтобы узнать, не подхватил ли он заразу. С восьмилетнего возраста рядовой Уильямс ни разу по собственному желанию не заговаривал с женщинами, не глядел в их сторону и не прикасался к ним.

Солдат задержался в лесу, собирая охапки сырых листьев. Кончив работу, он пересек газон, направляясь в сторону казармы, и в этот момент его взгляд случайно упал на ярко освещенную прихожую. Дальше идти он не смог. Он стоял в ночной тишине без движений, его руки висели как плети. Когда за столом резали окорок, солдат, сглотнув слюну, продолжал серьезно и задумчиво смотреть на жену капитана. Его лицо оставалось неподвижным, и только время от времени он щурил свои золотисто–карие глаза, словно обдумывая какой‑то сложный план. После того как жена капитана вышла из столовой, он еще некоторое время постоял у окна. Потом очень медленно повернулся. Свет из окна отбрасывал на лужайку его большую тусклую тень. Солдат шел под бременем какого‑то темного желания. Его шаги были бесшумны.

Ранним утром следующего дня рядовой Уильямс отправился на конюшню. Солнце еще не взошло, воздух был бесцветный, прохладный. Молочные полосы тумана льнули к влажной земле под серебристо–серым небом. Ведущая на конюшню тропинка шла вдоль обрыва, с которого открывалась обширная панорама. В лесу царили осенние краски, среди темной зелени сосен виднелись багряные и золотые всполохи. Рядовой Уильямс медленно шел по усыпанной листьями тропинке. Порой он останавливался и неподвижно замирал, словно прислушиваясь к отдаленному зову. Его загорелое лицо раскраснелось на утреннем воздухе, на губах белели следы молока, которое он пил на завтрак. Он не спешил и добрался до конюшни как раз к восходу солнца.

В конюшне было темно и безлюдно. Воздух здесь был душный, теплый, кисловатый. Проходя между стойлами, он слышал мирное дыхание лошадей, сонное сопение, негромкое ржание. В полумраке поблескивали и поворачивались за ним глаза. Молодой солдат достал из кармана кулек с сахаром, и вскоре его ладони стали мокрыми и липкими. Он прошел в стойло к маленькой беременной кобыле, погладил ее по выпуклому животу и постоял рядом, обняв за шею. Потом выпустил в загон мулов. Теперь он был с лошадьми не один, в конюшне появились другие солдаты. Суббота на конюшне — день тяжелый: с утра начинались уроки верховой езды для офицерских жен и детей. Вскоре от разговоров и тяжелого топота стало шумно, лошади в стойлах нервничали.

Госпожа Пендертон пришла одной из первых. С ней, как обычно, был майор Лэнгдон. Сегодня их сопровождал капитан Пендертон — редкий случай, так как он любил ездить один и попозже. Пока седлали лошадей, все трое сидели на изгороди выгона. Первым рядовой Уильямс вывел Феникса. Рана, о которой вчера упоминала жена капитана, оказалась пустяковой. На левой передней ноге виднелась небольшая ссадина, смазанная йодом. На ярком солнечном свету жеребец нервно раздул ноздри и, выгнув длинную шею, стал озираться по сторонам. Кожа была гладкой, как шелк, а густая грива так и переливалась на солнце.

На вид жеребец был тяжеловат, с мясистыми ногами и толстоватыми бабками, но двигался с изумительной, надменной грацией и однажды на скачках в Камдене даже обошел своего отца — знаменитого чемпиона. Когда госпожа Пендертон забралась на него, он дважды заржал и повернул к скаковой дорожке. Потом натянул удила, выгнул шею, высоко поднял хвост и бешено метнулся в сторону, так что на мундштуке показались легкие клочья пены. Госпожа Пендертон громко рассмеялась и проговорила дрожащим от страсти и возбуждения голосом:

— Ах ты, мерзавец!

Схватка закончилась так же внезапно, как и началась. Эти молниеносные стычки происходили каждое утро, трудно было назвать их настоящей схваткой. Когда жеребец — плохо выезженный двухлеток- впервые оказался на конюшне, упрямству его не было конца. Два раза он сбрасывал госпожу Пендертон, а однажды, после ее возвращения с прогулки, солдаты увидели, что ее губы сильно разбиты, а жакет и блузка в крови.

Теперь короткая ежедневная схватка носила явно показной характер и, как шуточная пантомима, исполнялась для собственного удовольствия и развлечения зрителей. Даже когда на мундштуке показалась пена, жеребец продолжал двигаться капризно и грациозно, словно знал, что за ним наблюдают. После окончания схватки он спокойно остановился и вздохнул, как вздохнул бы, посмеиваясь и пожимая плечами, молодой муж, уступая желанию любимой капризной жены. Не считая этих показных бунтов, лошадь была теперь прекрасно выезжена.