Карсон Маккаллистер - Мгновение час спустя

Перевела Линор Горалик

Легкими тенями ее руки гладили его по волосам, затем тихо соскользнули вниз; кончики пальцев парили у висков, трепеща в такт теплому, медленному ритму в глубине его тела; ее ладони охватывали твердые скулы.

— О–глу–шающая бес–содержательность, — пробормотал он; слоги побежали, спотыкаясь друг о друга.

Она опустила взгляд на его расслабленное, ладное тело, растянувшееся на диване. Одна нога — носок перекрутился и съехал гармошкой — безвольно свисала на пол. Его мягкая ладонь пьяно поднялась, подползла ко рту, коснулась губ, еще вялых после сказанных слов.

— Бесконечная пустота… — Он шептал, не отнимая от губ подрагивающих пальцев.

— Хватит на сегодня… мой дорогой, — сказала она. — Кошка сдохла, хвост облез.

Час назад они выключили обогреватель, и теперь квартира понемногу остывала. Она посмотрела на часы — обе стрелки указывали на единицу. В такое время все равно не слишком жарко, подумала она. Сквозняка, правда, тоже нет: молочные ленты дыма неподвижно висят под потолком. Она задумчиво перевела взгляд на карточный стол — на нем бутылка виски и беспорядочно перемешанные шахматы. На раскрытую книгу, лежащую вверх корешком на полу, — на лист салата, забытый в углу с тех пор, как Маршалл обронил его, размахивая бутербродом. На маленькие мертвые окурки и на разбросанные полуобгорелые спички.

— На, укройся, — рассеянно сказала она, раскатывая одеяло у него в ногах. — Тебя может продуть.

Он открыл глаза, сине–зеленые, как и его свитер, и вяло уставился на нее. Уголок одного глаза пронизывали тоненькие розовые нити, почему‑то придававшие его взгляду простодушное выражение пасхального кролика. Он всегда выглядел так молодо — даже не на двадцать… Голова откинулась ей на колени — шея выгнута над горловиной и кажется очень хрупкой от того, что на ней мягко проступают хрящи и связки. Темные волосы ссыпались на бледный лоб.

— Отрешенное величие…

Он говорил, и его веки опускались в изнеможении, пока не превратили глаза в щелочки, казалось, смотревшие на нее с насмешкой. Она вздрогнула, вдруг осознав, что он не так пьян, как хочет казаться.

— Можешь перестать разлагольствовать, — сказала она. — Филип ушел, здесь одна я.

— Это в прирооооде вещей — чтобы такая точка зрения — точка…

— Он ушел домой, — повторила она. — Ты его выкурил своими разговорами.

На секунду ей представился Филип, подбирающий окурки, — его небольшое подвижное тело, светлые волосы, спокойные глаза.

— Он вымыл нам всю посуду и даже хотел подмести пол, но я уговорила его не возиться.

— Он… — начал Маршалл.

— Видя, в каком ты состоянии — и как я устала, — он даже предложил раздвинуть диван и уложить тебя в постель.

— Какое милое занятие… — изрек он.

— Но я его отправила домой. — Перед ней возникло лицо Филипа в то мгновение, когда она закрывала за ним дверь. Она вспомнила его шаги по лестнице и свое ощущение — наполовину сочувствие его одиночеству, наполовину нежность — то, что она чувствовала всегда, прислушиваясь к тому, как кто‑нибудь уходит от них в ночь.

— Послушать его — так можно подумать, что он читает только — Г. К. Честертона и Джорджа Мура, — сказал он, пьяно растягивая слова. — Кто выиграл в шахматы — я или он?

— Ты, — ответила она, — но все лучшие ходы ты сделал еще до того, как напился.

— Напился… — пробормотал он, вяло меняя положение длинного тела, устраивая поудобнее голову. — Боже, какие же у тебя костлявые колени! Кост–ля–вы–е!

— Но я была почти уверена, что ты ему продуешь, когда ты сделал этот идиотский ход королевской пешкой.

Ей вспомнились их пальцы, зависшие над точеными фигурками. Брови сдвинуты, свет играет на стоящей рядом бутылке.

Он вновь закрыл глаза, ладонь переползла на грудь.

— Паршивое сравнение… — пробормотал он. — Ладно там гора. Джойс изо всех сил карабкался наверх, — ООООО–кей! — но когда достиг вершины… вершины достиг…

— Ты не выдержишь такого пьянства, милый… — Ее ладони огладили мягкую линию его подбородка и задержались там.

— Он бы не сказал, что мир плооооский. А они так говорили все время. Кроме того, они могли обойти вокруг — крестьяне и их скоты — и убедиться. Скоты.

— Тш–ш, — сказала она. — Хватит об этом. Ты как заводишься, так продолжаешь до бесконечности. И ни к чему не приходишь.

— Кратер… — сипло выдохнул он. — По крайней мере, после безмерности подъема он мог рассчитывать — на славные языки адского пламени — на…

Она ухватила его за подбородок и тряхнула.

— Замолчи, — сказала она. — Я слышала твои блестящие импровизации на эту тему перед тем, как Филип ушел. Ты был вульгарен. Я чуть не забыла.

По его лицу поползла улыбка, синие глаза посмотрели на нее из‑под густых ресниц:

— Вульгарен?… Почему ты должна ставить себя на место этих символов — сим…

— Если бы ты разговаривал так с кем‑нибудь, а не с Филипом, я бы… Я бы от тебя ушла.

— Невообразимая бес–содержательность… — Он снова закрыл глаза. — Мертвая пустошь. Пустота, говорю. Может, лишь в пепле на дне…

— Замолчи.

-- …корчится толстопузый кретин.

Она поняла, что, наверное, выпила больше, чем думала, — все вещи в комнате вдруг странно наполнились страданием. Окурки выглядели изжеванными и безвольными. Ковер, почти совсем новый, казался вытоптанным, рисунок задыхался от пепла. Даже виски лежал на дне бутылки бледно и недвижно.

— Тебе от этого хоть как‑то легче? — спросила она с медлительным спокойствием. — Надеюсь, в такие моменты…

Она почувствовала, что его тело напряглось; точно капризный ребенок, он перебил ее внезапным и не слишком мелодичным мычанием.

Она высвободила колени из‑под его головы и встала. Комната, казалось, стала меньше и грязнее, резче запахло дымом и пролитым виски. Перед глазами у нее плясали полосы белого света.

— Вставай, — вяло сказала она. — Мне надо разложить этот чертов диван и постелить.

Он скрестил руки на животе и остался лежать тяжело и недвижно.

— Ты омерзителен, — сказала она, открывая шкаф и доставая с полок простыни и одеяла.

Когда она снова встала над ним, ожидая, пока он поднимется, его бескровная бледность внезапно кольнула ее. Больно за тени тьмы, что доползли уже до середины скул, за жилку, всегда трепетавшую у него на шее, если он напивался или сильно уставал.

— Маршалл, это какое‑то скотство — напиваться так, как мы сейчас. Даже если тебе не надо завтра работать, — у нас еще вся жизнь — лет пятьдесят — впереди. — Но прозвучало неестественно — она могла думать только о завтрашнем утре.

Он напрягся, пытаясь сесть; когда это удалось, он обессиленно уронил голову на руки.