Рассел Хобан - Кляйнцайт

Говори, сказал Бог.

Верую в единого Бога Отца, Вседержителя, отозвалась Медсестра. Творца неба и земли, и всего видимого и невидимого, и в единого Господа Иисуса Христа…

Ради Христа, говори , повторил Бог.

Прошлой ночью, произнесла Медсестра, когда умер тот юноша, с гендиадисом, я хотела кинуться к Кляйнцайту, обнять его, я хотела, чтобы и он обнял меня.

Как так? — спросил Бог.

Ты знаешь, как, сказала Медсестра. Ты ведь все знаешь.

Нет, не все, сказал Бог. Я не знаю чего‑то так, как люди это знают. Я — это я и все такое, но я ничего по–настоящему не знаю. Расскажи, как ты хотела обнять Кляйнцайта.

Об этом слишком утомительно рассказывать, сказала Медсестра. Надоело постоянно трепать языком. Просто его не было в палате, когда я пришла к нему. Если он сбежал, мне не хотелось бы об этом думать.

Почему? — спросил Бог.

Ты действительно ничегошеньки не знаешь, заключила Медсестра. Время принять душ, приказала она своим ногам. Босые, они отнесли ее в ванну.

Позднее, уже не в своем сестринском облачении, а в обтягивающем брючном костюме, она пришла в палату. Охи, вздохи, страстные взгляды. Кляйнцайт был уже в своей постели в самом дальнем ряду у окна, уставив глаза на нее через всю длину палаты и проникая взглядом сквозь ее одежду, как и в первый раз. Доктор Налив, в сопровождении двух сиделок, дневной сестры и молодых дежурных врачей Плешки, Наскреба и Кришны, как раз заканчивал свой обход у последней койки, на которой лежал больной полумраком.

— Ну, мистер Нокс, — сказал доктор Налив, — сегодня вы выглядите гораздо ярче, чем совсем еще недавно.

Нокс вежливо улыбнулся.

— Думаю, мне лучше, — произнес он.

— О да, — подтвердил доктор Налив, — думаю, так оно и есть. Ваше внутреннее сгорание сейчас куда более регулярно. Мы подержим вас на той же дозировке «пыла» и последим за вашим состоянием.

Группа переместилась в кабинет Медсестры, она вошла последней.

— У него в анамнезе частичное затмение, вот у этого, — сказал доктор Налив. — Нам, возможно, понадобится еще одна рефракция.

Плешка, Наскреб и Кришна пометили это для себя.

— А как быть с Кляйнцайтом? — спросила Медсестра. — С тем, у которого гипотенуза.

— Какая преданность своему делу! — вместо ответа восхитился доктор Налив. — Даже в свой выходной день она не выбрасывает работу из головы.

— Как быть с ним? — повторила Медсестра. — Кляйнцайт. Гипотенуза.

— Ну, вы же видите, какая у него полярность, — сказал доктор Налив. — Может обернуться чем угодно.

— Обернуться вниз? — спросил Плешка.

— Или вверх? — спросил Наскреб.

— На восток? — спросил Кришна.

— Или на запад? — спросила Медсестра.

— Разумеется, — сказал доктор Налив. — И имейте в виду, что при подобной гипотенузе, как правило, возникают проблемы и с асимптотами. Мы вовсе не хотим, чтобы он потерял свою ось, и в то же время мы обязаны следить за его тональностью. Прогоним‑ка его через тесты Баха–Евклида, посмотрим на результат.

Медсестра подошла к койке Кляйнцайта у окна.

— Доброе утро, — произнесла она.

— Доброе утро, — сказал Кляйнцайт. Они одновременно взглянули на койку Легковоспламеняющегося. Сейчас на ней спал какой‑то толстяк. Хроническое незаполнение объема. Монитора при нем не было.

Ну? — сказало ее лицо.

Кляйнцайт указал на глокеншпиль под койкой.

— Скрипичка, — сказал он. — Все на складе.

Медсестра раскрыла футляр, осторожно дотронулась пальцами до серебряных нот.

Соберись, сказал глокеншпиль.

Для чего? — спросила Медсестра.

Соберись, сказал глокеншпиль.

Медсестра захлопнула футляр, села в кресло, кинула взгляд на Кляйнцайта, улыбнулась, покивала, ничего не говоря.

Кляйнцайт улыбнулся в ответ, тоже, ничего не говоря, покивал.

Да тут сплошные красотки работают, подумал Кляйнцайт, снимая пижаму и надевая халат, легко завязывающийся сзади. И такие цветущие. Каждая словно старается сдержать своей тугой кожей рвущуюся изнутри энергию. Какие румяные щеки! Комната в противоположность была мрачна, одни холодные неуютные поверхности да тяжелое оборудование.

— Ну так, — произнесла Юнона из рентгеновского кабинета. — Мы возьмем у вас анализ Баха–Евклида. Обычно мы делаем это двумя путями.

— В смысле… — начал было Кляйнцайт.

— В смысле через глотку и через зад, — отрезала миловидная прислужница проницательного аппарата. — Выпейте это. Вот так, до дна.

Кляйнцайт выпил, передернулся.

— Теперь лягте на бок сюда, на стол, и разведите руками ягодицы.

Кляйнцайт сжался, развел руками ягодицы, ему была вставлена клизма, и его переполнило до краев. Смена роли, подумалось Кляйнцайту. Прямо извращение. У него возникло нарастающее чувство, что он вот–вот лопнет.

— Оставайтесь на боку. Глубокий вдох. Не дышите, — приказала Юнона. Бум. Щелк.

— Я вам сейчас, кажется, весь стол обделаю, — сказал Кляйнцайт.

— Нет еще, — сказала Юнона. Бум. Щелк. — Туалет здесь, недалеко. Осталось недолго. — Бум. Щелк. — Отлично. Облегчитесь, потом возвращайтесь обратно.

Кляйнцайт извергся в туалете, возвратился тенью самого себя.

— Станьте здесь, — приказала Юнона. — Локти назад, глубокий вдох. — Бум. Щелк. — Теперь боком. — Бум. Щелк. — Все. Спасибо, мистер Кляйнцайт.

— С удовольствием, — сказал Кляйнцайт. И вот так это должно было закончиться? — подумал он. После такой близости!

Вконец изнуренный, он добрался до своей постели и погрузился в сон. Во сне к нему явился рыжебородый человек из Подземки.

А ничего тут у тебя местечко, произнес он в голове Кляйнцайта.

Я вас не знаю, сказал Кляйнцайт.

Ты кончай тут со мной придуриваться, приятель, сказал Рыжебородый. Он вытащил из своей сумки лист желтой бумаги, что‑то на нем написал, протянул Кляйнцайту. Кляйнцайт взял бумагу, увидел, что она чиста с обеих сторон.

Собрался? — спросил Рыжебородый.

На что собрался? — спросил Кляйнцайт и проснулся с бьющимся сердцем.

Шесть утра, и Госпиталю надоело спать. Пить чай, приказал он. Пациенты вздыхали, бранились, стонали, открывали и закрывали глаза, откладывали свои кислородные маски, пили чай.

Толстяк на соседней койке сел, улыбнулся, приветственно кивнул поверх своей чашки. Вытащил из тумбочки четыре фруктовых булочки, разрезал их пополам, намазал маслом, четыре половинки намазал мармеладом, а еще четыре — смородиновым вареньем, выстроил их в каре и сосредоточенно их съел, вздыхая и покачивая головой.

— Интересный случай, — произнес он, кончив.

— Кто? — спросил Кляйнцайт.

— Я, — сказал толстяк. Он скромно улыбнулся, владелец собственной персоны. Позади него на койку села тень Легковоспламеняющегося, покачала головой, ничего не сказала. — Я никогда не наедаюсь, — сказал толстяк. — Хроническое незаполнение объема. Медицинская наука ничего не может поделать. Пособия мне едва хватает. Поэтому я подал на грант.