Кларисе Лиспектор - Осажденный город

И если перебрасывались фразами, то в каждой мысли явственно чувствовались притворство и мечта, а из чайника шел черный пар и чернил воздух. Но они были мать и дочь и тянулись друг к другу, как руки для пожатья; и, хотя каждая считала себя разумнее другой, пожатье так никогда и не осуществилось.

— Ты сегодня уходишь куда-нибудь, Лукресия?

— Может, да, может, нет.

— Тебе скучно, почему не займешься чем-нибудь?

— Если б это один раз заняться… — вырвалось у девушки в порыве откровенности, — а то ведь каждый день!

«Замуж ей пора», — подумала Ана, и это была правда.

— Ты должна отдохнуть и успокоиться, — сказала Ана, надеясь удержать дочь на целое утро возле себя, — ты всегда была такая, ведь я помню, если бы ты вела дневник, сама б увидела, дочка.

Дневник… говорит, словно в курсе того, что происходит на свете…

Лукресия взглянула на нее с восхищением.

Но сразу опустила глаза над своей чашкой, задумавшись над тем, что мать недосказала, догадываясь, быть может, о свадебных планах.

Дело, продвинувшееся благодаря догадливости дочери, стало теперь доступнее для обсуждения.

— Ты прогуливаешься со многими приятелями, только вот Матеуса что-то я не вижу, а, дочка?.. Правда, он намного старше тебя.

— Не из-за этого, нет… напротив… Ах, Матеус совсем из другой среды, мама! Он из другого города, образованный, во всем разбирается, газеты читает, с другими совсем людьми общается…

— …Успешно ведет дела, — сказала Ана с откровенностью.

— Это есть, — подтвердила Лукресия, — это есть…

— И поскольку я не проживу целый век…

«Какой целый век имеет она в виду? Свой? Но ведь свой век ты прожил, даже если умрешь в любую минуту…» — Лукресия Невес задумалась.

— Если б ты вышла за него, у тебя все было бы, платья, шляпки, драгоценности… Ты б могла жить широко, уехать из этой дыры… иметь свой дом, богатую обстановку… — продолжала Ана, сама испугавшись пути, на какой вступила наконец, и нервно сжимая рукой шею.

Лукресия Невес смотрела на мать с ужасом, притворным, правда, словно была слишком невинна, чтоб понимать подобные вещи, — и вдруг жестко рассмеялась, ощутив острое желание повернуть наконец спину к предместью Сан-Жералдо. Невольно она повела рукой в свободном жесте, но встретила взгляд Аны.

Наивность матери вогнала ее в краску — если она выйдет за Матеуса, как вместится Ана, такая неопытная и мечтательная, такая щепетильная, в ту роскошную жизнь, какую предстоит им вести? «Заботится, небось…»

— Ничего ты не ела… — обиженно бросила Ана, глядя на нетронутый бисквит.

Вместо ответа Лукресия встала — и вот она уже взбирается по трем цементированным ступенькам и проникает в приемную, наклонив голову под притолокой двери, хоть там и достаточно высоко, — смутно подражая, в возмещенье прошлого, привычке отца, умершего и высокого.

Едва она села с вышиваньем в руках, как дверь скрипнула и показалось наполовину лицо Аны, неясно улыбаясь, как профиль, видимый на луне…

— …и молоко не выпила…

— Я раньше выпила, — соврала дочь. Ана знала, что это не так, но всегда отмахивалась от этих мелких обманов.

— Хорошо, — ответила она… и подождала в дверях, может, Лукресия позовет.

Но та улыбнулась, ставя точку, и Ана повторила: «Хорошо, девочка», — и со вздохом закрыла дверь.

Бедная женщина ненавидела город Сан-Жералдо, и они давно бы уж уехали, если бы — говорила она с упреком — Лукресия не была такой патриоткой. Все здание полнилось запахом города, и обе они ощущали это, но Лукресия наслаждалась, Ана же болтала целый день без умолку, чтоб забыться.

Поскольку как-то раз обе всхлипнули над чужой бедой, — какая всегда возбуждала у Аны огромный интерес, при условии, что случалась не в Сан-Жералдо, — мать с тех пор всегда приходила домой с газетой в руках и заглядывала в глаза дочери: годовалый ребенок в местности Ф. проглотил сырой боб и задохся. — Бедное дитя, — завздыхала она старательно, — по крайней мере, оно-то уж не страдает больше. — Лукресия сочувственно кивала.

И вот дверь снова отворилась, прервав ее вышиванье. Она сказала с иронией:

— Персей, на сей раз…

Он возник тут же, будто подслушивал за дверью.

Вошел, беззастенчиво оглядываясь вокруг; в прекрасных его глазах было движение, но губы были сжаты, словно он берег что-то на потом. Это правда, что по утрам он обычно так красив и ловок… Но Лукресия, со своей всегдашней подозрительностью, подумала, что на сей раз это не просто, он, видно, решил изменить как-то свое поведение. Как именно, она не знала. Да и сам Персей, заметим вскользь.

— Добрый день, — сказал юноша только после того, как дверь закрылась, словно Ана не должна была слышать этот секрет.

Никто ему не ответил. Лукресия Невес смотрела на него, давая понять, что если он изменит свое обычное поведение, то немедля останется один в комнате. Но Персей-Мария, казалось, не растерялся, он выдвинул кресло и сел прямо против нее — стянув просторную комнату в единый узел.

Затем, с оскорбительным спокойствием, быстро пробежал глазами по всей фигуре Лукресии, уставился даже на ее колени, вызвав в ней прилив ярости, но притворился равнодушным и быстро оглядел уши девушки. Они торчали из темной массы волос, подобно ослиным, и, казалось, издали дерзко слышали все.

Но он не произнес ни единого слова. А она так и не смотрела на него. Персей, не смутившись, продолжал водить взглядом по комнате, задерживаясь на той или иной безделушке, словно вдруг не узнав ее и, одновременно, решив переделать, — у него были тяжелые руки мастерового и он ко всему хотел применить свое уменье. Тут он заметил, что Лукресия за ним наблюдает, и смутился наконец.

— Они принадлежат вам?.. — спросил он, указывая подбородком.

— Этой комнате.

Он взглянул на нее с удивлением и весело:

— Что за вздор! Вещи принадлежат людям!

— Этой комнате, — проворчала Лукресия Невес.

— Ну а комната кому, а, девочка?

— Дому, а дом — городу Сан-Жералдо, и не приставайте ко мне.

— Ах так! А город Сан-Жералдо?

— Город… Городу Сан-Жералдо, и оставьте меня в покое.

— Ладно, ладно! Кричать незачем.

Значит, правда: он изменил свое поведение.

— Этой комнате, я ведь сказала, — повторила она твердо, но уже немножко с опаской.

И снова он как будто остался спокоен и только поудобней устроился в кресле.

— Сегодня пойдем на прогулку.

— Пойдем кто? — недоверчиво спросила девушка.

Глаза юноши блеснули в умной усмешке:

— Кто? Ну вот! Прогулка пойдет на прогулку!

Как быстро он проник в ее мысли! Она поспешила исправить положение:

— Да я пошутила, знаете, я иногда люблю пошутить. Ну хоть что безделушки принадлежат городу Сан-Жералдо, вообразите только. Они принадлежат людям, естественно, какой вы чудак, что поверили… — и, уже уставая врать дальше, прибавила, смеясь: — но никто не знает, кому именно, дружок.