Галина Северина - Легенда об учителе

Если б Генька хоть немного подумал над случившимся, осознал свою неправоту, наверное, все могло кончиться и не так плохо для него. Но он был слишком высокого мнения о своей персоне, считал других ничтожными, не имеющими права даже самую малость покритиковать его.

— Ты считаешь, что в фельетоне не было ни капли правды? — спросила Маруся Шехтер разбушевавшегося Геньку.

— Ни капли! Это происки моих врагов — Дичковой и Ханиной!

— А как же с фактами? Собраний не было ни одного, политбеседы не велись, новых комсомольцев не принимали в свои ряды. Я уж не говорю о твоем зазнайстве, оскорблении товарищей, — мягко убеждала Маруся.

— Вранье! Ничего этого не было! — яростно отрицал Генька.

— Вранье? — вскричал справедливый Иван Барабошев. — Не знаю точно, как остальное, а уж зазнайство из тебя так и лезет!

— Ага! Я теперь понимаю, в чем дело: меня хотят спихнуть и сесть на мое место! Ира Ханина старается! Ну что ж! Пожалуйста! Ешьте! — по-бабьи всхлипнул Генька и кинулся было вон.

Его крепко схватил за руку Николай Иванович, усадил рядом с собой. Но все было бесполезно. Никакие добрые слова убеждения не доходили до Генькиной дынеобразной головы. Устали все. И представители, и ребята. Инструктор райкома сам предложил переизбрать Геннадия, хотя посреди учебного года такого делать не полагалось. Но тут случай особый. Выбрали Иру. Причем единогласно. Получилось и в самом деле, будто она для себя старалась, и она отказывалась. Но ребята уперлись на своем. Поддержали ее кандидатуру и Шафранов с Марусей Шехтер.

— Так надо! — сказал Саша. — У тебя есть опыт. Ребята тебе помогут, а с Марусей вы и вовсе подружитесь!

— Главное, чтобы совесть была чиста! — улыбнулась Маруся.

Совесть у Иры была чистой. О своем благополучии она никогда не беспокоилась. Быть хорошим комсомольским вожаком, а потом партийным руководителем ей предстояло всю жизнь.

Андрей Михайлович…

Вот с ним что-то разладилось. И я не могу понять почему. Где-то в глубине души мне стыдно за свой необдуманный порыв. Ворвалась, как буря, к занятому человеку, наговорила бог весть чего.

Николай Иванович сразу сказал бы: «Короче. Через десять минут иду в райком!» Безукоризненно вежливый Андрей Михайлович не прервал меня ни разу. Но с тех пор прошел почти месяц, а он так и не спросил меня ни о чем. Опять наглядный урок «светского» воспитания?

«Разладилось? Ну и пусть! Зато „гусака“-Геньку мы победили!» — утешала я себя и честно старалась забыть обо всем остальном.

Давно прошли февральские метели. Влажный, сероватый март сгонял с полей снег, обнажал знакомые пригорки.

Лето мы снова провели в Бородине. Но на сей раз не пионерами — куда уж семнадцатилетним! — а помощниками вожатых. Такую должность придумал для нас Толя. Заводское начальство пошло навстречу, разрешило бесплатное питание. Что-то вроде первого заработка. Дома были довольны и с радостью нас отпустили.

Но напрасно искала я в милых местах повторения прошлого. Оно безвозвратно ушло. Потускнел купол монастырского храма. Сиреневые кусты казались поредевшими, и ничей призрак больше не появлялся в аллеях. Только памятники бессмертной славы по-прежнему вздымались ввысь и сверкали на солнце. Мы располагались под ними со своими пионерами и рассказывали им то, что еще совсем недавно слышали сами.

По вечерам, когда ребята засыпали, мы ходили гулять при луне. Но уже не было прошлогодних шалостей. Разговоры в основном велись о будущем. В одну из прогулок мы с Ирой твердо решили, что станем педагогами.

— Как Валентина Максимовна или как Вера Петровна? — шутя спросила Ира.

— Не той и не другой. Мы их смешаем вместе и разделим пополам! — ответила я.

— И прибавим немножко Андрея Михайловича!

— Почему же немножко?

— Много не осилим! — засмеялась Ира.

— Жорка тоже хочет преподавать! — вспомнила я.

— Вот он пусть возьмет от него все! — сказала Ира, и мы бегом помчались в лагерь.

Начинало светать….

…Толя по-прежнему оставался старшим вожатым в школе. Ни о какой другой профессии он не помышлял.

— Не надейтесь! — смеялся он. — Вы еще своих детей приведете ко мне в отряд!

Каждую осень он придумывал что-нибудь новое. В прошлом году создал духовой оркестр из самых озорных мальчишек и назвал его музвзводом. У музыкантов была форма цвета хаки, как у военных.

В этом году он носился с идеей пионерского театра. И чтобы все было как в настоящем, вплоть до костюмов и декораций.

Самое неожиданное то, что в театр записались наши десятиклассники: Жорка, Кирилл, Ваня Барабошев и Соня Ланская.

— Теперь вам осталось только надеть короткие штаны и пионерские галстуки, — съязвил Генька Башмаков. Он ходил с видом несправедливо пострадавшего и ни в чем не участвовал.

— А ты чего отстаешь? Будем «Отелло» ставить, некому подлеца Яго играть! — отплатил Кирилл.

Генька промолчал. Кирилла он побаивался.

Я смотрела на наших парней и не могла понять, какая произошла в них перемена. И свои, и не свои! Ходят солидные, разговоры ведут тихие, в основном о научных открытиях. Сразу видно: выпускники! Но в чем-то и прежние. Кирилл ничего не сказал мне при встрече. Но на первом же уроке — причем физике! — кинул записку: «Очень рад тебя видеть. А ты?»

Я ответила на литературе: «Как поживает твоя философия?»

Он долго грыз ноготь, что-то сочинял. Наконец прислал через Рафика бумагу:

Вот так поворот! Неужели покончено с Кантом, Спинозой и прочими? Удивлению моему не было границ. Я взглянула на великолепную, хорошо причесанную шевелюру Кирилла и еще больше удивилась: таким франтом он раньше не был!

— Ната Дичкова! Ты долго еще будешь смотреть на своего любезного? — вдруг раздался над моим ухом голос Валентины Максимовны.

Все прыснули, обрадовались случаю позубоскалить.

— А чем не Ромео? — выкрикнул кто-то. — Красив, кудряв!

— Джульетта хоть и комсомольская, но сойдет! — пискнула Люся.

— Главное — взаимность! — протрубил в сложенные ладони Генька.

Довольный Кирилл улыбался во весь рот. Я с досадой отвернулась. Очень люблю Валентину Максимовну, но… Сама себе урок испортила! Среди непрекращавшегося смеха с трудом можно было уловить ее голос. Наконец она в сердцах стукнула толстой книгой по столу:

— Маяковского читайте! Он идет сразу за Горьким!

До звонка так порядка и не было. Но на перемене все занялись своим, будто и не было бузы на уроке. На меня никто не обращал внимания. Проходя с Ирой мимо группы ребят, я услышала негодующий голос Кирилла: