Мария Свешникова - Fuck’ты

— Может, меня кто-нибудь вынет?

— Сейчас, один кадр…

Двое коренастых санитаров сняли с меня мертвое тело.

На счет три меня положили на носилки и перенесли в машину.

Врач нагнулся и сказал, что левая нога не реагирует.

— Ее отрежут?

— Да нет, не волнуйтесь.

Мне сделали экспресс-анализ — я потеряла много крови. Но я жива. Диском откровений, разломанным на две части, я спаслась.

Под общим наркозом меня зашивали, как плюшевого мишку на фабрике.

Когда я проснулась, поняла, что лежу в боксе, а в самой палате сидит, уныло храпя в кресле, правоохранительный орган.

Да, я жива, и, видимо, надо искать адвоката.

В палату зашла мама и сообщила, что Карина в Склифе, а Макс погиб.

Его собирали по всем полосам движения — а оторванную руку нашли только через несколько часов. У моей сестры перелом ключицы, ссадины и сотрясение мозга.

— Что на самом деле случилось, рассказать не хочешь?

Я взглядом покосилась на мента.

Мама поняла меня правильно.

— Скажите, а меня посадят?

— А я откуда знаю, девушка, вы причастны к смерти.

— Мам, добро и хорошее — вещи наказуемые.

— К вечеру тебя переведем в другую больницу.

— А где мы сейчас?

— В районной, в Ясенево, тебя дальше не довезли. Скоро приедет Галя, твой адвокат, и следователь.

Наши родители хотели, чтобы мы росли в свободной стране. Покупали нам сникерсы и марсы, отменяли цензуру, реставрировали церкви. Хотели как лучше, а получилось как всегда.

— Прости меня, — сказала мама. — Прости за свободу, которая вот так обернулась. Прости, что не знала и не хотела узнать, что с тобой.

Свобода — это не Россия, это не тело и не душа. Свобода — это любовь, мы заменили ее сексом и неясностями, привычкой и удобством.

А я люблю. Люблю солнце, люблю маму, малину, жизнь и даже злого опера в кресле. Мне страшно захотелось на денек стать героиней Шэрон Стоун в «Основном инстинкте», но жизнь не кино, ее нельзя перемонтировать, нельзя нажать rewind. Нельзя запереться в студии и перебирать секунды, выискивая истинно красивый дубль, нельзя уткнуться усталыми глазами в мониторы и вечно давать указания наложить другую звуковую дорожку и забирать сказанные слова обратно в исходники. Rec — единственная кнопка. А мы этого не понимаем и вечно нажимаем неработающую паузу.

Я шепнула маме на ухо:

— Слушай, если меня посадят — можно в «Матросскую тишину» к Ходорковскому?

— Дурочка ты, но я рада, что ты не бьешься в истерике.

А в десять часов тридцать три минуты мне позвонила Таня Гарнидзе и сказала женское «прости»… За что бы там ни…

Интересно, а сколько стоит моя жизнь? Можно в любой валюте.

Сама оцениваю ее в миллион фунтов стерлингов. Не меньше.

Приехали Алина и Настя, влетев в палату, как на театральную сцену. С букетом бамбука и одной орхидеей. Настя плакала и просила прощения, что не поверила, мы обе ненавидели факты. Улыбка Алины была девственно лучезарной. Хрупкая и мягкая девушка. Ее образ с сайта blowjob.ru никак не соответствовал действительности. Засудить бы этих тварей, которые продали видео!

— Помните слова: «Я просил у Бога сил, он послал нам испытания»! Ты же хотела быть сильной женщиной? — оживила ситуацию Алина.

Так странно, мы все читали Ремарка и имели неплохой шанс стать филологинями. И мечтали выйти замуж, новое поколение, черт возьми! Мы только начинаем верить в сказки и готовы их писать!

— Это ты ее таким умностям научила? — я посмотрела на Настю.

— Сама с виду дура дурой, а тебя разбуди ночью, ты фильмографию Полански расскажешь, а потом озвучишь всех режиссеров итальянского неореализма.

— Я помню, как ты в шесть утра Овидия нам пересказывала.

— Не поверите, мне страшно выходить из больницы. Я просто не знаю, как все это разгребать, а особенно меня пугает надобность общаться с правоохранительными органами. Я не знаю, что им говорить.

Спустя неделю мне пришлось все рассказать — собрать файлы в отдельные папки, вырванные листы вернуть в секретный талмуд — вспомнить все встречи, слова, каждый миллиграмм спермы, каждое прикосновение, все даты, собрать нашу историю по фактам. В затхлой комнатушке ОВД «Пресня». Машинистка набирала текст откровений. Я не стеснялась в выражениях.

Мои слова входили в том уголовного дела, которое еще не было заведено. В фильмах при допросах предлагают кофе. В Москве разрешают курить. Ты изучаешь распечатанные на черно-белом принтере фотороботы бандитов, ищешь глазами кулер и натыкаешься на заляпанный грязными руками электрический чайник.

Они произносят слово «факт» постоянно — фактическими были обстоятельства дела, все вокруг опирались на те или иные факты, факты причиняли вред. Все было построено на фактах.

Уголовное дело могло быть возбуждено. Почему могло?

Все основано на фактах, без них нельзя открыть уголовное дело, факты определяют положительный иск.

А я говорила о сексе. Это был не допрос. Это было дознание. Для первого у них не нашлось фактов.

Следователь курил. Сильно сжимал сигарету пальцами, прокручивал, перед тем как прикурить, протирал указательным пальцем край пепельницы.

Мне не могли предъявить обвинение в причастности к смерти Марецкого, потому как он был за рулем, и я его не подрезала. А тем временем я имела прямое отношение к его гибели, а он к моему взрослению.

— И что теперь будет?

— Не то что суда, допроса не будет, — угрюмо подумав и выпив дешевого чая, ответил следователь. — Мы второй день тут просто толчем воду в ступе, я даже не знаю, куда ее слова пришивать. Проходит как свидетель ДТП.

Что касательно Киры, то наличие насильственных травм все-таки определило процедуру дознания, на которую была вызвана Гарнидзе, моими стараниями обеспечившая себе четкое алиби.

Как мне рассказали, она держалась сухо и отрешенно. Отвечала на вопросы короткими предложениями, ожидая жалости к собственной персоне после утраты мужа. Фактически случайной.

Следующим в ОВД приехал бывший муж Киры, господин Макеев.

После долгих разбирательств он признался, что в ту ночь у них был долгий разговор. Он был зол и пьян — стремился к вожделенной близости, не в силах перебороть желание. Они переспали. С помощью хитроумных анализов врачи патологоанатомы все-таки нашли следы его спермы на белье Киры, он был неудержимо груб — силой взял ее, со злости и отчаяния, заломив руки за спиной и кинув на диван, спинка которого, жестоко соприкоснувшись с телом, породила гематомы. Это просто была последняя капля, которая подвигла Киру пойти на страшный шаг.

Выдержка из так и невозбужденного уголовного дела:

«Знаете, как мне все надоело. Эльдорадо, шлюхи, одни и те же мысли. А я хочу трахаться. Мне не нужны денежные ротооткрывалки. Мне нужна была моя жена. Кира, моя жена. Я приехал к ней около девяти. По дороге, на Волхонке, меня остановили. Ваши же сотрудники. Я выпал с пассажирского кресла, практически в зубах держа двести долларов, и они меня сопровождали, как будто я чиновник. Чиновник, понимаете? Вам статусы нужны. А я жену хотел трахать и любить. А она вся творческая, вдохновение черпает, унюхиваясь и вмазывая себе покрепче. Она открыла дверь в халате. Это повод. Я начал ее целовать. Она фыркала, потому что не любила алкоголь. Под халатом не было нижнего белья. Она же ждала этого! Готовилась, лобок брила! Чем не повод? Я нагнул ее, прислонив щекой к подоконнику. И мой член проник в нее. Она руками скинула горшки с цветами и несколько подсвечников. Я заломил руки за спиной…» — страшные слова бывшего мужа. В новой России мужья насилуют жен.