Авраам Иегошуа - Возвращение из Индии

Только она.

Всю ночь я проворочался в постели в своей маленькой комнате. Я был по-настоящему в ярости от решения Лазаров двинуться в путь с раннего утра. Был ли мой гнев вызван оскорбленным самолюбием из-за того, что со мной забыли посоветоваться? Или это было проявлением сварливой занудности, не в последнюю очередь от мысли, что я возвращаюсь домой, потеряв работу, пусть даже после того, как целую неделю, по двадцать четыре часа в сутки, проводил в обществе административного директора крупнейшей больницы, хотя сам этот факт ничего не решал в положении вещей, при котором по возвращении мне, скорее всего, предстояли — без особой надежды на успех — поиски места в отделении хирургии, увы, в какой-нибудь другой больнице. Когда я понял, что уснуть мне не удастся, я встал с постели и начал собираться. Зажег свет и стал укладывать медицинское снаряжение обратно в рюкзак, тщательно осматривая каждый предмет — так, как я делал всегда. Наш фармацевт был гением — он позаботился обо всем. И его представление о должном и необходимом в сочетании с точностью и рассчитанной экономичностью высветились мне особо ярко в тишине индийской ночи. И я взял себе на заметку: поблагодарить его, как только мы вернемся. А пока что я перебирал один предмет за другим, стараясь поместить его на прежнее место. К тому времени, когда багровая полоса восходящего солнца стала расти между рядами кокосовых пальм, все было закончено, и я решил, что успею еще урвать от бессонной ночи пару часов, не лишних перед предстоящей долгой дорогой. Из маленькой стеклянной трубочки, на которой заботливой рукой фармацевта был приклеен ярлычок с надписью от руки «Эффективное средство от бессонницы», я выудил гладкую синюю капсулу и проглотил ее.

Таблетка оказалась настолько эффективной, что Лазару пришлось долго трясти меня, прежде чем я открыл глаза, а его жена, которая наводила чистоту в кухне с такой истовостью, как если бы находилась в квартире лучших своих друзей, бросила на меня взгляд, который должен был выразить изумление моей ненасытной способностью к беспробудному сну. Что было несправедливо.

— Я не спал всю ночь, — объяснил я, извиняющимся жестом протягивая к ним руки.

Но Лазара не интересовали извинения: он хотел как можно скорее завершить подготовку к отъезду. Три собранных чемодана уже стояли наготове — два старых и один новый, вместивший спальный мешок их дочери и остальные ее пожитки. Сама Эйнат сидела в кресле снаружи, очень бледная, в простом легком платье и красной матерчатой шляпе, которую ее мать привезла с собой из Израиля, — грустная и задумчивая туристка, увозящая с собой вирус гепатита В, засвидетельствовавший тот факт, что ее независимое и самостоятельное путешествие на красочный и бурлящий полуостров закончилось крахом, потребовавшим срочного вмешательства мамочки и папочки. Не прибегая к повторному ее осмотру, я наскоро оделся и проглотил сэндвич, приготовленный женой Лазара, которая на тот момент, похоже, вовсе не была уверена, что поступает мудро, содействуя столь стремительному возвращению. Но в это время моторикша в белом тюрбане возник в дверях подобно приведению. Увидев меня, он поспешил с энтузиазмом пожать мне руку, поклоном же выразил полное удовлетворение тем фактом, что мне удалось живым и невредимым вернуться из Калькутты. На этот раз он раздобыл более вместительную тележку, в которую поместились мы вчетвером и весь наш багаж, после чего мы были без промедления доставлены в маленький и грязный аэропорт в Гае, который при свете дня полностью потерял всю свою ночную таинственность.

Полет из Гаи до Варанаси не был особенно долгим; самолет летел на небольшой высоте. Несмотря на это, поток крови хлынул из носа у Эйнат снова. Я уставился в иллюминатор, в полусне, время от времени зажмуриваясь от серебряного сияния, исходящего от крыльев самолета, скользившего над дорогами и полями, каналами и маленькими озерами, которые то исчезали, то появлялись опять. Жена Лазара сидела у окошка двумя рядами дальше меня, и я заметил, что во время полета узел на ее прическе распустился. Внезапно Лазар поднялся со своего места, держа в руках полотенце, все в кровавых пятнах. Я вскочил, но когда он увидел меня, то сделал знак, возвращавший меня в кресло. Не обращая на него внимания, я уже несся по проходу. Эйнат лежала, положив голову матери на колени.

— Все в порядке, — немедленно отреагировал Лазар, определенно желая отослать меня обратно, но жена его была явно охвачена паникой. Ее автоматическая улыбка исчезла.

— Что все это значит? — спросила она в сильнейшей тревоге.

— Скорее всего, это слабость, вызванная гепатитом, — ответил я, не раздумывая. — А также результат изменившегося атмосферного давления тоже. Давайте на минуту поменяемся местами.

Это предложение я адресовал уже Лазару, который занимал кресло рядом со своей женой и смотрел прямо в глаза Эйнат. Она подняла голову и взглянула на меня. Мне она показалась не просто бледной, но и очень несчастной. Не обращая внимания на неудобства, которые мое присутствие создавало для Лазара, я настоял на том, чтобы остаться возле обеих женщин вплоть до того момента, пока самолет не коснется земли, которая сквозь иллюминаторы выглядела поразительно красивой. Самолет описал круг над обоими берегами Ганга — пустынным восточным берегом и заросшим западным, — после чего, развернувшись, заскользил обратно, оставляя позади крепость за крепостью и пристань за пристанью, покачиваясь в воздухе над крошечными черными фигурками, как если бы тоже хотел искупаться в исполненных святости водах отливающей золотом реки. Я затеял разговор с Эйнат, с тем чтобы отвлечь ее. Была ли она когда-нибудь в Варанаси? — спросил я ее. Она покачала головой.

— Ужасно жаль, что ваш отец так спешит, — сказал я, — в противном случае мы могли бы на день-другой задержаться. То немногое, что мы увидели здесь, только разожгло мой аппетит.

И я улыбнулся ей автоматической улыбкой ее матери, чьи глаза остановились на моем лице с глубоким вниманием. Это напомнило мне о тех временах в операционной, когда мы замечали, что присущий обыкновенно профессору Хишину иронический блеск глаз начинает исчезать. И тогда мы должны были сделать перерыв — именно я нес за это ответственность.

Эта новая мысль начала мучить меня после того, как мы приземлились со своими чемоданами в грязном углу аэропорта Варанаси, окруженные индийскими детьми, которые, вытаращив глаза, смотрели на меня и мою пациентку, опирающуюся на мою руку с закрытыми глазами и измученную настолько, что у нее не хватило даже сил, чтобы взглянуть на большую корзину, в нескольких футах от нас, из которой угрожающе поднималась покачивающаяся голова огромной змеи. Нам предстояло еще как-то убить три часа, оставшиеся до рейса на Нью-Дели, и поскольку Лазар и его жена запаслись в Бодхгае изрядным количеством сэндвичей и лимонада, они тут же отправились в свой обычный тур по магазинам, вернувшись из этого путешествия с аппетитно выглядевшим набором местных сластей. Я взял в свою руку запястье Эйнат и посчитал ее пульс. Он был очень высок — сто ударов в минуту, а затем, в полном отчаянии врача, которому никто не верит, я поймал себя на том, что молю судьбу, чтобы у Эйнат снова началось кровотечение, поскольку в этом заключался последний шанс утвердить мой врачебный авторитет и положить конец этому опасному путешествию, которое Лазар и его жена претворяли в жизнь с таким лихорадочным рвением.