Гай - Татлин!

— Постройте его, товарищ Татлин! Постройте его!

Татлин поглаживал кольцо перьев на шее виандотки, сидевшей у него на коленях. За чаем он объяснял Виктору Шкловскому, что Велимир, бывало, говорил о политиках: все они безумны. Люди развиваются по спирали наверх, насколько им позволяют способности. Гения не интересует контроль за людьми при помощи такой вульгарности, как власть. Истинная власть — у художника. Интеллектуал может жаждать власти, если идеи его оказываются слабыми, но по большей части он удовольствуется жизнью в собственном уме.

— Сравнительно смышленые люди становятся дельцами, идут в армию, в университет. Неспособным остается либо апатично дрейфовать вслед за властью других, либо уходить в политику.

Он чувствовал, что наскучил Виктору, который все время поглядывал на связки нагелей, прислоненных к стенам и наваленных по углам, на скелет крыльев воздушного мотоцикла, на ящики с цыплятами.

Но это не имело значения. Они беседовали ради утешения беседой — чтобы заполнить неясный вакуум своего душевного подъема.

Старый тараканище подох.

Воздух в комнате провонялся щами, цыплячьим пометом — парочка цыплят как раз устроилась на постели, точно в прохладной пыли под подсолнухами на деревенском дворе — кислым сигаретным дымом.

— Это была революция Хлебникова, наша революция. А уже потом — Ленина, потом — Сталина.

«Некуда» Лескова в сливовом картонном переплете все было изгажено цыплятами.

Окно было грязным. Мария, монгольская бентамка с шелковистыми перышками, золотыми и коричневыми, вспрыгнула Татлину на колени. Он осмотрел ей клюв.

— У них был типун.

На березы внизу сыпался снег. За мешаниной облаков, вон там — Кремль.

Ровно и высоко, словно аист над украинскими хлебами, Летатлин поплывет в своем текучем полете. Аэронавт, чувствуя восходящий поток, будет в лирическом неистовстве нажимать на педали, приспосабливая свои долгие крылья к подъему, а затем, дыша точно лев в прыжке, заскользит по ветру под таким пологим углом, что мили зеленых хлебов заструятся под ним потоками.

Он видит деревеньку и прерывает орлиный размах, чтобы легко упасть на нее.

Семь лет он преподавал материалы и структуру в Инккуке, двадцать лет преподавал керамику в Москве. И вот он заслужил отдых и время на исследования. Он, конструктор величайшей башни в истории технологии, теперь жил в башне монастыря. Модели орнитоптера опирались на средневековые пилястры. Его цыплята гнездились в коробках с рисунками.

Под глазами у него набухли морщинистые мешки. Кожа под шеей висела складками. Руки тряслись.

Ему нравилось все это однообразие. Иногда он гулял в Саду Фридриха Энгельса, где старухи сидели около цинний в своих платках или, весной, — под громадными сережками соцветий.

Всё, бывало говорил Велимир, со временем изменяется на свою противоположность. Николай Романов был последним в Византии, но не последним в Гилее, среди степных монголов. А Бурлюк обычно в экстазе на несколько дюймов отрывал гитару от цилиндрического мяса своей ляжки, такой гладкой под черной балтийской тканью. Его нос — клин Монголии. Та музыка была личной, человеческой, богатой, как поэзия самого Хлебникова.

Он голодал, этот божественный Хлебников. Вот он разъезжает по Санкт–Петербургу на грузовике, провозглашая себя Президентом Земного Шара, а через месяц — уже умер. Ему посчастливилось не застать того, что они сделали с нашей поэзией. Это веселье парада, эти безудержные краски стали красными флагами, морем флагов, ветром малинового пламени, макового, багряного, кровавого, пунцового, их несли мимо гробницы Ленина гимнасты, нес Комсомол, Красная Армия несла, Коммунистическая Партия Украины, Коммунистическая Партия Литвы, Юные Пионеры.

Пятьдесят мальчишек неслись по улицам Кишинева с криками: Футуристы приехали! Кое–какие очаровательные пострелята орали: Футболисты приехали! Их наняли Бурлюк, Каменский и Маяковский.

Но мир получит воздушный велосипед, чтобы показать, что годы усилий были не напрасны. Если только человек станет механизированым в своем движении — это будет крушение духа. Удобство — чудище Европы и Америки, машине никогда не следовало делать человека небрежным и пассивным. Автомобиль снова стал экипажем для аристократов. Он же подарит человеку нового коня, Пегаса. Государство еще не поняло. Когда в 1930 году Королев сконструировал планёр «Красная Звезда», они сорвали на нем свой куш. Переписали учебники истории, мол, Ленин приказал всем советским аэронавтам следовать за Циолковским. Жуковский верил в Циолковского. Тухачевский верил в Циолковского. Туполев верил в Циолковского.

Он, Татлин, один был истинным последователем Циолковского. Они еще увидят.

Двоеверие , двоемыслие. Видишь это, а думаешь то. Зиновьева, Каменева, Смирнова — на Урал. Мандельштама — за Полярный Круг.

В кошмарном опустошении обратной стороны луны лежит кратер Циолковского, вечно глядя прочь от молочного сапфира земли — в черную пустоту и пламенеющие звезды пространства, пределы которого — те же, что и у времени.

На внешней стороне луны только два кратера носят имена — Циолковский и Жюль Верн. Третий, настолько огромный, что его, как в эпоху Возрождения, можно вообразить морем, назван в высочайшем стиле советского педантизма Mare Muscovensis [4] Море Москвы (лат.)

Циолковский, воодушевленный Лениным.

— И он умер?

— Иосиф Виссарионович Джугашвили умер.

— И его мумифицируют и положат рядом с Лениным в мавзолей?

— Единственный образчик конструктивистского искусства в России.

— Публичный.

Они сидели в какой–то печали, в какой–то радости — ошеломленные.

— И они опубликуют твои книги, построят мою башню, откроют тюрьмы?

— Умер же один Сталин.

— А мы все — нет, что ли?

Виктор ушел. Можно по очереди взять на руки каждую несушку, позвать каждую по имени. Можно выбрать, что почитать у лампы, поскольку читал он одни и те же страницы, снова и снова: Хлебников, Циолковский, Лесков. Можно поразмыслить над планёром, одна распорка за другой, и, тихонько урча и танцуя пальцами, вообразить его проворной летучей мышью над реками, озерами, полями.

Пусть погибнет мир, но да свершится правосудие ( лат .)

Выражение Матери Шейкеров Энн Ли, как на это указывает сам Давенпорт в эссе «Рональд Джонсон».

Английский философ и социолог (15 февраля 1748 г. — 6 июня 1832 г.). После смерти его тело было обезглавлено, набальзамировано, к нему приделали восковую копию головы и надели обычную одежду философа. Точно в таком же состоянии мумия хранится до мих пор в Университетском Колледже в Лондоне.