Маргерит Юрсенар - Как был спасен Ванг–Фо

Долгие годы Ванг–Фо мечтал изобразить древнюю принцессу, играющую под ивой на лютне. Ни одна женщина не обладала достаточно нездешним обликом, чтобы послужить ему моделью, но Линг вполне подходил для этого, поскольку он не был женщиной. Потом Ванг–Фо заговорил об изображении юного принца, стреляющего из лука у подножья высокого кедра. Никто из молодых людей того времени не был достаточно ирреален, чтобы послужить ему моделью, и тогда Линг поставил позировать под садовой сливой свою собственную жену. Затем Ванг–Фо изобразил ее в одеянии феи среди закатных облаков, и юная женщина заплакала, поскольку это было предсказанием смерти. С тех пор как Линг стал предпочитать ей самой портреты, сделанные с нее Ванг–Фо, лицо ее поблекло, словно цветок на пригорке под горячим ветром и летними дождями. Однажды утром ее нашли висящей на ветви расцветшей розовой сливы: концы шарфа, который ее задушил, переплетясь с волосами, развевались по ветру; она казалась еще более тонкой, чем обычно, и непорочной, как красавицы, воспетые поэтами минувших веков. Ванг–Фо нарисовал ее в последний раз, поскольку ему нравился тот зеленоватый оттенок, который приобретают лица мертвых. Его ученик Линг растирал краски, и это занятие требовало такого прилежания, что он позабыл пролить слезы.

Линг продал одного за другим своих рабов, вещи из нефрита и рыб из фонтана, чтобы обеспечить учителя баночками пурпуровой краски, привозимой из западных стран. Когда в доме ничего не осталось, они покинули его, и Линг закрыл за собой дверь прошлой жизни. Ванг–Фо устал от города, где лица больше не таили для него никакого секрета уродства или красоты, и учитель с учеником пустились вместе бродяжничать по дорогам царства Хань.

Слава о них опережала их в деревнях, на подступах к крепостям и на порогах храмов, где встревоженные пилигримы находили себе приют на закате дня. Говорили, что Ванг–Фо обладал властью вдыхать жизнь в свои полотна вместе с последним прикосновением кисти, которое делалось на глазах у всех. Крестьяне умоляли его нарисовать сторожевого пса, а господа хотели от него изображения солдат. Священники почитали Ванг–Фо за мудреца, а простые люди страшились его, как колдуна. Ванга радовало это различие во мнениях: оно позволяло ему изучать на лицах окружающих выражение благодарности, страха или почитания.

Линг выпрашивал пищу, охранял сон учителя и пользовался моментами его вдохновения, чтобы помассировать ему ноги. На рассвете, когда старик еще спал, он уходил выискивать робкие пейзажи, скрытые зарослями тростника. Вечером, когда упавший духом учитель бросал свои кисти на землю, он собирал их. Когда на Ванг–Фо нападала тоска и он заговаривал о своем преклонном возрасте, Линг с улыбкой указывал ему на крепкий ствол старого дуба; когда же Ванг веселел и начинал отпускать шуточки, Линг смиренно притворялся, что слушает его.

Однажды, на закате солнца, они достигли окраин императорской столицы, и Линг отыскал для Ванг–Фо постоялый двор, где они могли переночевать. Старик завернулся в тряпье, а Линг прижался к нему, чтобы согреть, потому что весна едва наступила и глинобитный пол был совсем ледяным. На рассвете тяжелые шаги отозвались в коридорах ночлежки; был слышен испуганный шепот хозяина и приказы, выкрикиваемые на варварском наречии. Линг затрепетал, вспомнив, что своровал накануне рисовую лепешку учителю на ужин. Не сомневаясь, что пришли за ним, он подумал о том, что завтра будет некому помочь учителю перейти вброд очередную речушку.

Вошли солдаты с фонарями. Пламя, просвечивая раскрашенную бумагу, отбрасывало на их кожаные каски красные и голубые отблески. Тетива луков дрожала у них за плечами, и самые свирепые из них вдруг зарычали без всякой причины. Тяжелые руки легли на затылок Ванг–Фо, который не мог не заметить, что цвет рукавов у них плохо сочетается с цветом накидок.

Поддерживаемый своим учеником, Ванг–Фо побрел за солдатами, спотыкаясь на бугристой дороге. Кучки прохожих насмехались над этими преступниками, которых, без сомнения, ведут, чтобы обезглавить. На все вопросы Ванга солдаты отвечали дикой гримасой. Связанные руки причиняли ему боль, и Линг, в отчаяньи, с улыбкой смотрел на учителя, что являлось у него наиболее нежным способом плакать.

Они подошли к порогу императорского дворца, фиолетовые стены которого высились среди наступившего дня, как кусок закатного неба. Солдаты провели Ванг–Фо через бесчисленные квадратные и круглые залы, чья форма символизировала времена года, страны света, мужское и женское начало, долголетие, а также прерогативы власти. Двери сами раскрывались перед ними, издавая определенную ноту, и расположение их было таково, что, пересекая дворец с востока на запад, вы проходили всю гамму.

Все в сочетании стремилось дать представление о сверхчеловеческой власти и утонченности, и чувствовалось, что малейшие приказания, отдаваемые здесь, являются окончательными и ужасающими, как мудрость предков. Наконец воздух разредился; молчание стало таким глубоким, что даже подвергаемый страшным пыткам не осмелился бы закричать. Евнух приподнял завесу; солдаты затрепетали, как женщины, и маленькая группа вошла в зал, где восседал на троне Сын Небес.

В этом зале, окруженном мощными колоннами из лазурного камня, не было стен. За мраморными стволами цвел сад, и хотя каждый цветок в его гуще принадлежал к диковинному виду, привозимому из–за океана, ни у одного не было запаха — из страха нарушить сладостными ароматами медитацию Небесного Дракона. Из почтения к безмолвию, в котором проплывали его мысли, никакой птице не было позволено перелететь за ограду сада, и даже пчелы были выдворены оттуда. Громадная стена отделяла этот сад от остального мира, чтобы ветер, пролетающий и над околевшими собаками, и над усеявшими поля сражений трупами, не мог себе позволить даже коснуться императорского рукава.

Небесный Повелитель восседал на троне из нефрита, и руки у него были морщинисты, как у старца, хотя ему едва исполнилось двадцать лет. Его одеяние было голубым, что представляло зиму, и зеленым, чтобы напоминать о весне. Лицо его было прекрасно, но невозмутимо, как повешенное слишком высоко зеркало, способное отражать лишь звезды и неумолимые небеса. По правую руку от него стоял министр Совершенных Наслаждений, а по левую — советник Заслуженных Мук. Поскольку придворные, расположенные у подножья колонн, напрягали слух, чтобы уловить малейшее слово, слетевшее с его уст, он привык говорить всегда тихо.

— Небесный Дракон, — вымолвил павший ниц Ванг–Фо, — я стар, я нищ, я немощен. Ты — как лето, я — как зима. У тебя Десять Тысяч Жизней, а у меня лишь одна, и та подходит к концу. Что я тебе сделал? Мне связали руки, которые никогда не причиняли тебе вреда.