Давид Гроссман - Будь мне ножом

Минутку, сигарета… Мне нужно отдышаться. Подумать только, какую историю я раздул из посещения проститутки. Каких-нибудь пятьдесят лир. Подумаешь!.. На чём мы остановились?

Мы остановились на том, как она рассердилась и спросила сквозь жвачку во рту, долго ли ей ещё меня ждать, и тогда — ты слушаешь? — этот маленький обнаглевший вундеркинд дрожащим голосом спросил, можно ли поцеловать её сюда, в грудь… Пропусти, Мирьям, пропусти, — это замарает тебя. Зачем я вообще тебя в это посвящаю? Зачем пачкаю тебя этим? «Он жаждал согрешить с существом себе подобным, заставить это существо согрешить и насладиться с ним грехом», — но мне повезло меньше, чем молодому Стефаносу Дедалосу [28] Джеймс Джойс. «Портрет художника в юности». . Как я завидовал, читая, что её губы «касались не только губ, но и его сознания». А моя только презрительно фыркнула и приспустила лифчик. Не видя ничего, я ощутил прикосновение к своему лицу горячего потного тела. Я пошарил по нему языком наткнулся на большой мягкий сосок, и это так меня поразило, что я неожиданно припал к нему изо всех сил. Меня окатило горячей волной любви — в этом мерзком дворе я вдруг обнаружил единственную достойную любви вещь, которая сама по себе — любовь и чистота, и я не смог не ответить ей всем своим естеством…

Да, я смешон… Я сосал с благодарными вздохами мягкость, заполнявшую мой рот, такую чудесную, что я до сих пор помню её прикосновение. В полуобморочном состоянии я воображал, что сосок — это маленькая пухлая женщина, ничего общего не имеющая с этой проституткой, — просто маленькая женщина, нежная, взрослая и респектабельная, которая, возможно, и сама тайно занимается проституцией, но лишь для того, чтобы посвящать мальчиков вроде меня в секреты секса приятным и домашним способом. Я помню шок, когда эта милая «дама» вдруг отвердела и съёжилась у меня во рту, как кусок шершавой резины, как маленький часовой, закрытый и защищённый со всех сторон (можешь посмеяться надо мной). Я почувствовал отвращение и полное разочарование — если даже этотвердея, сжимается и становится чужим, то чему ещё можно доверять… А на меня уже сыпались сверху оплеухи и тумаки, и я никогда не забуду, как она вскрикнула от неожиданности и боли, и голос её отозвался эхом во всём этом вонючем замкнутом мирке: посмотрите на этого маленького говнюка! Я тебе что — мама?!

Никто не догадался бы, что со мной произошло, когда я вышел из переулка. Если бы меня подключили к детектору лжи, он бы выдал — «хо-ро-ший-маль-чик». Как будто взмахом острого скальпеля с меня срезали всю грязь тех минут и даже сильный удар чьей-то ноги, — наверное, сутенёра, который схватил меня сзади за плечи и вышвырнул вон. Сдавленный смех полз за мной из всех углов тёмного двора, когда я, весь в грязи, ковылял оттуда, прихрамывая и оступаясь. Но через пять минут я уже ехал домой на автобусе среди городских огней, среди людей, которые и не догадывались, что произошло так близко от них, и какую тяжёлую плату я там оставил. Я снова надел своё собственное лицо, став до смешного самим собой, напялил на лицо известную всем историю, и даже, наверное, глаза закатил чтобы казались близорукими и растерянными, — пусть люди смотрят и смеются про себя надо мной, возвращая тем самым мои с ними отношения в обычное состояние. Этот мальчик снова возник передо мной неделю назад, когда я сбрил бороду. Да, да, — я сбрил её, чтобы встретиться с ним, от глупой тоски по нему, которую ты во мне внезапно пробудила. Я чуть не затрясся от обиды, когда увидел, какая жалкая рожица вернулась оттуда ко мне. И тем не менее, я заставляю себя быть преданным тебе, не себе: тебея обещаю больше не скрывать его под слоем щетины.

К тому времени, когда я добрался до своего квартала, я уже, без всякого сомнения умиротворённо размышлял о прекрасном. Помню, например, как я думал о том, что когда-нибудь стану моряком и поплыву в солнечные дали — голубые и зелёные, буду любоваться красивыми видами, и вокруг меня совсем не будет людей — только бескрайние чистые морские просторы. И вот, когда я был погружён в свои грёзы, мимо меня прошли две женщины — молодая и старая — и сказали… Впрочем, я не был уверен, что они это сказали. Возможно, у них вырвалось: «Какой противный мальчик!» — не знаю…

Это была не ты, Мирьям! Не ты и не твоя мама. Спасибо за то, что ты попыталась для меня сделать, — ради меня ты снова прожила ту ужасную неделю с ней, одна, без отца, который защитил бы тебя… Я знаю, чего тебе стоило туда вернуться!.. Я был с тобой бесконечными ночами в двуспальной кровати в пансионе, когда ты с одной стороны плакала, а она — с другой — молчала и даже руку протянуть не могла, чтобы тебя погладить.

Я знаю, хоть ты и не писала, что ты взяла меня с собой в ту единственную за много лет минуту, когда в последнюю ночь вам поистине открылись небеса. Меня вновь поразило, что в столь юном возрасте ты могла быть такой мудрой и великодушной. Как сумела понять, насколько она несчастна и унижена той её просьбой: «Когда папа спросит…». Сколь сил потребовалось тебе, чтобы протянуть ей руку через горы тьмы и сказать: «Иди ко мне, мама».

Снова и снова прокручиваю я перед глазами этот фильм. Вы с ней идёте вечером под руку по пустой улице (только сейчас до меня дошло — рука! Беременность, паралич, её правая рука…), испуганные неожиданно возникшей близостью, взволнованные и молчаливые, сближаясь и тут же отстраняясь и дрожа всем телом.

Больше всего меня тронуло то, что, несмотря на охватившее тебя волнение, ты не забыла, когда писала мне, что мне было важно, чтобы именно молодая, «современная», сказала обо мне (то, чего она, возможно, и не говорила вовсе)…

Но нет. Ты бы, едва взглянув на меня, сразу поняла бы, откуда я шёл в ту минуту, и насколько я безнадёжен. Объясни мне, я никак не могу понять — как я мог быть таким?

Чувствую себя ужасно грязным…

Я.

Ты случайно не смотрела сегодня телевизор?

Передавали программу, будто специально сделанную для тебя, из тех, которые ты любишь. Она ещё напомнила мне мои «Бескрайние чистые морские просторы». Показывали племя, живущее на острове в Тихом Океане. Все имена существительные в их языке делятся не на мужские и женские, а на «то, что приходит из воздуха» и «то, что приходит из воды».

(И я придумал остров со словами, «приходящими от Яира» и словами, «приходящими от Мирьям».)

Стоит тебе чуть повернуть калейдоскоп, как вся картина меняется, но какой же силой нужно обладать для этого маленького поворота!

Твоё письмо пришло в очень трудный и напряжённый день. Ужасные, приводящие в отчаяние новости вкупе с непонятным подавленным состоянием, — каждый, кто проходил мимо, раздражал меня. В середине дня я всё бросил и помчался на почту. Я так хотел, чтобы там оказалось письмо от тебя, и вот — как ты писала, что, когда ты влюбилась в Амоса, — «солнце моё исцелилось».