Иван Зорин - Повестка без адреса

— Мальчишки были…

— Ты после заскочи с товаром на склад — бухгалтер оприходует, — доносилось справа. — И не забудь счёт-фактуру…

— Ладно, не вопрос. Только в этот раз — лучше наличными.

— А чего так?

— Да Витёк требует. У него свои заморочки.

— Базара нет…

Звяканье ложек о зубы.

— А Витёк хорошо поднялся.

— Ну.

— Тебе, небось, добавил?

— Витька не знаешь — догонит и ещё добавит!

Я распрямился.

— А помните, как мы с лекций на Феллини сбегали?

— Мне больше Бергман нравился.

— Да, Бергман… Боже, как давно это было! Нет, я думаю, в нас все возраста живут, никуда не исчезая. Вынут из нас память на Страшном суде и прокрутят, как фильм — вот, любуйтесь, какое кино наснимали! Думаю, почище Бергмана будет…

— А правда, что Витька налоговая парит? Говорят, еле отмазался.

— Туфта, он же под ментами ходит.

— Да? Ну, давай, за нас…

Справа крякнули.

— А с Витьком за бутылкой перетирать доводилось?

— Ты чё, он же на понтах.

— Я думал, по старой дружбе.

— Скажешь тоже, кто — я, и кто — он… Повторим?

Я ковырял рыбу.

— А ведь вы стихи писали.

— Вирши, в юности все бумагу марают.

— Ну, не скромничайте, мне ваши строки часто на ум приходят. Про историю… — Слева возвысили голос. — «Сердце бьющееся будит на скрижалях мёртвы звуки, наша радость, горе, муки промелькнут и вмиг растают, ведь о тех, кто жил когда-то Бог один лишь правду знает». Хорошо, правда?

— Так себе… Всю жизнь историей занимаюсь. И знаете, к какому выводу пришёл? История — это холмы и низины, мимо которых вьются наши дороги. А чему учит? Ничему! Интереснее совершить свои ошибки, чем повторить чужие…

— Тачку новую взял, видел?

— За сколько?

— Да, чешуя — упускать себе дороже.

Запиликал «мобильный».

— Да? У меня переговоры. Ну, я же сказал: потом — домой, сто пудов.

Он отключился.

— Достала «тётка»?

— Ну. Надоело одной в телик пялиться.

— Давай, за твоё здоровье…

Я отложил вилку.

— А за Натальей как ухаживали! Весной подснежники дарили, стихи… До сих пор не прощу, что она за «Профессора» вышла. Помните, Сашку-очкарика? Ну, того, что у доски по три часа, как канарейка, прыгал, пока весь мел не изведёт?

— Как же, ещё удивлялись, как он троих детей сделал. А он отмахивался: «Кажется, и не я был…»

— Он самый! Когда институт прикрыли, мы с ним в сторожа подались. Ему детей кормить, да и мне жить надо.

— Надо ли?

— Да бросьте вы, жизнь — кривая, петляет, петляет, глядишь, ещё выведет…

Справа зашептали.

— Между нами, я тут одну фирму зацепил — хорошие бабки можно наварить.

— Витька, значит, по боку?

— Ну. Скоро дело закрутится. Пойдёшь ко мне?

Стукнулись рюмки.

— А можешь и сам вложиться. Процент с прибыли, как себе — гарантирую…

Я отвернулся.

— Вам сказки про волшебную палочку нравились?

— Вы это к чему?

— Они всех детей завораживают: прикоснулся и — бац! — превратилась бумага в доброго коня или гору леденцов. А недавно я вдруг понял — это про деньги! То же колдовство, магия…

— Да ну вас…

— Нет-нет, посудите сами, первобытный человек прежде чем рыбу съесть, ловил её, разводил огонь, жарил… А тут — бумажку вынул — и рыба на столе! Для нашего подсознания это не перестаёт быть чудом, ведь оно мильон лет назад сложилось. Оттого все на деньгах и помешаны…

— Но мы же не дикари и не дети.

— Да кто вам сказал?

Я уткнулся в тарелку.

Зазвонил телефон.

— Что ещё? Ладно, куплю. С грибами? А может, с колбасой? Хорошо, тебе — с джемом…

Он отключился.

— Блин, всё неймётся! Диплом хотела — купил, думал, поумнеет…

— Бабы все одинаковые. Моя вчера с югов — кости грела, а сегодня хочу на дачу спихнуть… Ну, вздрогнем, что ли?

Зазвонил телефон.

— Слушаю, Виктор Иванович! Как раз эту тему прорабатываем. Да, про наличные сказал. Конечно, сразу доложу…

Он отсоединился.

— Витёк?

— Он самый. Выпить не даст…

Я дул на кофе.

— А вы по-прежнему преподаёте?

— Спросите лучше, кому. У студентов слова-паразиты, как костыли, — сбиться боятся…

— А есть с чего?

— Вот именно! Но самих не сдвинуть, житейскую мудрость усвоили крепко и — хватит.

— Может, и правда, хватит?

Я встал. Потом снова сел.

— Слыхал, «Павлин» в дурку загремел.

— Да ты что! И конкретно попал?

— Врачи говорят — депрессия.

— Надорвался, значит. Говорили ему, жадность фраера губит, жирным куском подавиться можно.

— Всем несладко.

Молчание.

— Как же теперь его контора? Надо думать, Витёк приберёт?

— Этот проглотит — и глазом не моргнет.

Молчание.

— Надо бы «Павлина» навестить.

— Думаешь, чего обломится?

Смех.

— Ну так, на всякий случай… Выпьем за него?

— Поехали!

Я закурил.

— А всё же, наши времена были счастливее.

— Ну всё, затыкаю уши!

— Нет, правда, измельчал народ. Раньше ехали сутки в одном купе, а потом всю жизнь дружили. А сейчас попробуйте спичек у соседа занять.

— Хомо хомини люпус эст.

Поднялись одновременно. Те, что помоложе, сели в машину, те, что постарше, подняли воротники и скрылись за поворотом.

«Тарас Беззубяк был деревенским. “В городе деньги, как снег — с неба валятся”, - услышал он раз от заезжего бродяги, которого угостил махрой. Тот сладко затягивался, пуская дым через драные ноздри, протыкал кольца всклоченной бородой. “Довольно на дядю горбатиться, — философствовал он. — Своими руками только петлю сплетёшь — пора чужими жар загребать!” Почесал Тарас затылок, продал избёнку, коровёнку и, повесив на сук лапти, отправился шапкой монеты ловить.

“Ты — Иванов?” — обратились к нему на столичном вокзале. Он мотнул головой. “Нет, ты — Иванов! — рассмеялись в лицо. — Но хоть и Иванов, а — седьмой!” И, заговорив зубы, вытащили кошелёк. А за ближайшим поворотом Тараса уже раздели донага — когда он мочился в уголке, унесли штаны, так что по улицам он шёл в чём мать родила, с единственной монетой за щекой. Но деревня задним умом сильна. “Где убыток — там и прибыток, — рассудил Тарас. — Бог взял — Бог и даст”. Редкие капли летели с неба, как из протекающего умывальника, а счастье неслось мимо в дорогих авто. И вдруг слышит Тарас голос: “Поправьте ваше финансовое положение!” Мигавшие огни приглашали в казино. “Мне сюда?” — спросил он маячившего у входа усатого швейцара. Чмокая губами, тот грыз селёдку. “Сюда, сюда…” — ухмыльнулся он, вытирая жир о ливрею.

Поскрёб Тарас макушку и, достав из-за щеки последнюю монету, шагнул в темноту.

Когда он подмышками уносил пачки денег, на него смотрели с мистическим ужасом.