Игорь Удачин - Встретимся в Эмпиреях

— Насколько я понимаю, нам важно, чтобы среди них оказался Нарожалло? — сбил весь строй наших бравых рассуждений Слива.

Мы с Демоном немного «поплыли», выискивая подходящий ответ.

— Да-а, без него вечеринка совсем не та, — задумчиво произносит Демон. Затем уверенности в его голосе прибавляется. — Когда мы окажемся в «Волшебном Икаре», Нарожалло тоже будет там. Я об этом позабочусь. Я буду знать.

— Что ты планируешь с ним сделать? — задаю провокационный вопрос.

— По меньшей мере, измордовать, Гоголь. Я хочу, чтобы эта гнида ощутила себя самым что ни на есть бесправным и униженным дерьмом, как по жизни нам приходилось чувствовать себя — и не без его, кстати, помощи. А вам этого разве не хочется? — Демон задумывается. — По меньшей мере, измордовать, — уставившись в одну точку, медленно повторил Демон. — Если только… эта жалкая пародия на человека не даст мне повода сделать с ним что-то похуже…

— А думал ли ты вот о чем: если Нарожалло нас разоблачит — не важно, уйдем мы из «Волшебного Икара» или нет — нам конец, — обратился я с только что посетившей меня непростой мыслью к Демону.

Демон ссутулился и несколько секунд пребывал в неком подобии анабиоза. Слива тоже не находил, чем бить предложенный аргумент.

— Маски масками. Но голоса-а…

— Ты прав, черт.

— Я, в принципе, могу натурально картавить! Глядите, парни: рр-ххххх… рыба-хыба… рак-хак… руины-хуины… — подверг наши уши своеобразному испытанию Слива.

— Прелестно, прелестно, — с сарказмом рукоплещет ему Демон.

Минут на пять мы окунулись в тишину. Кто-то пытался что-нибудь придумать; кто-то просто делал вид, будто пытается что-нибудь придумать — например, я… В голове чудовищный разброд. Но тут вдруг, как часто бывает, все придумалось само собой. Демон машинально запустил руку в карман и извлек наружу — не представляю, откуда взявшийся у него — леденец на палочке. Развернул обертку и, погруженный в прежние размышления, отправил сладость в рот. Что Слива, что я — сначала даже не обратили на такую мелочь внимания.

— Ни мыслишки в голове, да-а…

Я аж вздрогнул. Произнесенная фраза принадлежала Демону, но голос прозвучал «не его». Странная модуляция. Задвинутый какой-то, что ли. Непохожий.

— Хоть убей, ни мыслишки, — теперь это был «Демон привычный».

Не посчитайте меня болваном, который сам не знает что мелет. Попробуйте, если вам интересно. Поместив леденец к языку, голос «затирается», приобретает совершенно иное звучание. Положите его за щеку — и он вернется к прежним характеристикам. Дурацкая, либо же гениальная находка. Есть! Все втроем, не сговариваясь, с каким-то преувеличенным и даже яростным торжеством мы расхохотались.

— Да, и еще! По именам друг друга не называем. Имена останутся за стенами «Волшебного Икара» — ага?!

— Само собой.

— Разумеется!

— Там мы — это уже не мы…

Что тут еще добавить? Вилась, вилась паутина сценария нашего грядущего нападения. Думаю, нет особой необходимости перегружать рассказ всеми нюансами, выносимыми в то время на площадку спора, долгих эмоциональных обсуждений. Эта кухня даже во мне способна вызвать теперь противоречивые чувства, доходящие до неприятия ― хоть тогда она, не буду лукавить, страшно увлекла.

На крыше Демоновской шестнадцатиэтажки в последние дни мы ощущали себя не меньше чем на Олимпе. Здесь бушевали наши порывы, крепла дружба. Далеко внизу копошилась совсем другая жизнь, порядков которой мы не принимали, и порядкам этим готовы были бросить вызов, о последствиях не думая. 14-ое августа — «красное воскресенье», как окрестил я этот роковой день позже — уже кричало о себе с разворота календаря. Кричало в полный голос.

— На! На-а! Получи, сволочь! На!

Стою под душем и как неистовый колочу кулаками по напору тонких водяных струек, падающих к ногам и звонко разбивающихся о белое дно ванны. Ледяные брызги летят в лицо, заставляя жмуриться и отплевываться, а моя фантазия неуклонно выдает их за пот и кровь разимого мною безликого противника, непримиримого врага. Намоченная челка лезет в глаза и колется — не обращаю внимания. Прямые удары проваливаются словно в вату. Боковые и снизу — доставляют необъяснимое умоисступленное удовлетворение. Вода хрустит как мелкий морской камешек, перетираемый в ладони.

— На, паскудная харя! Как тебе, а? Получи еще! — Чудачество опьяняет…

Ванная ― признано ― комната, куда ты приходишь очищаться. Я очищался от зашкалившего в последние дни внутреннего напряжения. Злобы. Сейчас скажу чушь: злобы, что и злиться-то не понятно уже на кого и зачем; что все так, как оно есть, а не по-другому; а время и перемены, которые оно (время) с собой приносит — ничего больше, как проявления жестокой жизненной иронии.

Пробирает озноб, а кожа — белая точно у покойника, и раздулась. Даже не знаю, долго ли я здесь. Чувствую измождение. Присаживаюсь на корточки, а струи воды продолжают хлестать по темени и плечам.

Еще кое-что… Мыслями овладевает вчерашний день.

Вчера. 10 августа

Долго подбиралась рука к телефонной трубке, и все же решимости для акта ее поднятия хватило. Звоню Ей, и договориться о встрече выходит проще, чем сам того ожидал.

Когда увидел Ее, сразу отметил про себя: похорошела. Только во взгляде темно-перламутровых глаз появилась какая-то незамеченная мной ранее беспечная успокоенность и даже усталость.

Сходили в кино. Посидели в кафе с затейливым названием «Влюбленный апельсин». Она подарила мне целый день своего общения.

Ближе к вечеру оказались в парке. Прогуливаемся. Купил Ей сладкого вермута — посасывает его на ходу и заедает лимонными дольками. Кислое вытачивает смешные ямочки на Ее порозовевших щеках. Сам не пью. Курю, правда, много — аж до тошноты.

Как-то так получается, что битых полчаса «преследуем» с Ней одну пожилую пару: поникшего сухого старичка и его моложавую спутницу — властную и напыщенную даму, которая то и дело с очевидным недовольством на нас озирается. Каждый ее оборот головы встречаю своим насупившимся упертым взором. В какой-то момент не выдерживаю и взрываюсь раскатом жутко неприличного хохота. Дама, мне показалась, в мой адрес даже плюнула.

— Чего ты гогочешь-то? — спрашивает Она, оторвавшись от стаканчика с проведенной через крышку соломинкой. Озорства моего не заметила.

— Так. Чепуха. Ты не устала ходить? Может, присядем?

— Давай. Вон как раз лавочка.

Подходим и садимся.

Снова закуриваю и выкидываю опустевшую пачку в урну.

— У тебя скоро дым из ушей повалит, — говорит мне, — правда-правда.

Я улыбаюсь.

— Что с тобой сегодня?

— А что такое?

— Ты весь день или веселишься чему-то сам себе на уме или молчишь. Ты со мной встретился, чтобы молчать?