Юрий Горюхин - Воробьиная ночь, Крайний подъезд слева

Валька подняла голову с подушки и сказала: «Снежанка, к тебе».

Снежанка надула из жевательной резинки шарик и спросила: «Юрик, а чего ты сбежал в прошлый раз?»

Вернулась плотненькая девушка без сигаретки, но со свежевзбитой прической, равнодушно скинула халатик, натянула джинсы и футболку:

— Девчонки! Нас Валерик угощает! Снежанка вымой стаканы.

— Я Дима.

— Я не буду пить, меня Гоги на дискотеку пригласил.

— Валька, ты вечно от компании откалываешься, а твой Гоги, между прочим, уже со всеми перескакал на дискотеке в соседней комнате.

— Да ладно!

Снежана принесла стаканы и, взъерошив Петухову Диме волосы, ласково приказала:

— Разливай, Юрик.

Дима суетливо открыл бутылку и, произвольно выдерживая дозировку, разлил по стаканам.

— Что-то у тебя плохо с глазомером, Валерик.

— Ничего! За знакомство, девчонки!

— Димон! А ты чего здесь? Я тебя, как дурак, в соседней комнате жду — а ты здесь!

Тетя Соня долго рассматривала в глазок Лену и Женю, а потом спросила тоненьким голоском:

— Кто там?

— Квартира пятьдесят три?

— Ну и что?

— Мы по объявлению.

— Какому объявлению?

— Вы комнату сдаете?

— Ну и что, что сдаю?

Женя с Леной переглянулись и оба разом прыснули, потом Лена вытянула губки, а Женя чмокнул их и нежно обнял Лену.

— Ты с ума сошел!

Тетя Соня приоткрыла дверь и высунула свою маленькую, прилизанную головку:

— Вы комнату пришли снимать или развратом заниматься?

— Сначала комнату.

Лена ткнула Женю в бок и опять прыснула.

— Дети есть?

— Пока нет.

— Нет, не сдам — не успеешь глазом моргнуть, как настрогаете и будут кругом пеленки висеть, да карапузы ваши по ночам орать.

— А комнату можно посмотреть?

— Смотрите, за просмотр денег не берут, хотя, зря, что не берут.

Лена и Женя зашли в просторную, светлую, чистенькую комнату с накрахмаленными тюлевыми занавесками и огромным мягким ковром на полу.

Лена ущипнула Женю под лопатку и Женя сказал:

— Нам нравится комната и мы готовы платить за нее сногсшибательные деньги.

Тетя Соня нахмурилась, но почему-то вдруг вспомнила своего бравого сержанта Володю, ушедшего на фронт в конце апреля сорок пятого и вернувшегося через неделю в конверте с фиолетовым штампом, смахнула с ресниц слезинку и сказала:

— Ладно, живите.

Павел Крендельков стряхнул со шляпы возможную влагу и передал шляпу жене Свете:

— Опять в глазок не смотришь!

— Я тебя в окно видела.

— Все равно надо смотреть. Как Мосюсечка? Чего делает?

— Днем немного болел живот, сейчас кушает.

Павел снял плащ, посмотрел не забрызган ли он сзади и протянул Свете:

— Может быть надо было вызвать скорую помощь?

Света забросила шляпу на верхнюю полку, а плащ сложила пополам и положила на нижнюю полку:

— У него уже все прошло — наверно притворялся.

— Плащ лучше повесить на вешалку, а то он изомнется.

Света развернула плащ и повесила на плечики под лежащую наверху шляпу.

— Как будто ты спиной стоишь.

Павел недовольно шмыгнул носом и строго сказал:

— По моему ты несколько халатно относишься к здоровью нашего Мосюсочки.

Света вытерла руки о передник и ушла на кухню.

Павел переоделся в тренировочный костюм, тщательно вымыл руки, выдавил на лбу прыщик и тоже прошел на кухню, где очень широко улыбнулся сыну, поедающему гречневую кашу с молоком.

— Ах, ты мой, Мосюсечка!

Мосюсечка открыл такой же как у отца непропорционально большой рот и отправил в него столовую ложку каши. Половина каши вывалилось обратно и Мосюсечка стряхнул ее маленькой ручкой на пол.

— Дай шоколадку!

Павел опять расплылся и погладил сына по голове:

— Сегодня тебе нельзя шоколадку — у тебя живот болел.

— Дай шоколадку!

— Ну потом, сначала кашу доешь.

— Дай шоколадку!

Павел вздохнул, поцеловал Мосюсечку в двойную макушку — явный признак высокого предназначения сына — и протянул ему шоколадку.

— Только чур сразу не разворачивать.

Мосюсочка бросил ложку в тарелку с кашей, разодрал блестящую фольгу шоколадки и сильно пачкая руки и щеки, стал ее быстро есть.

Валентина глубоко набрала в грудь воздух и, заметно перевирая мотив, затянула протяжную татарскую песню о несчастной любви. Тагир Микхатович уронил тяжелый мужественный подбородок на широкую грудь и заплакал. Станислав Ковров с шестой попытки подцепил скользкий опенок на вилку, выпил пузатую рюмку водки, закусил грибочком и сказал:

— Плачь, Тагир, плачь — настоящие мужчины всегда плачут.

Тагир Микхатович высморкался в салфетку и обнял Станислава:

— Стас, ты один меня понимаешь!

— Брось его, Стас, он сейчас будет реветь до утра.

— Заткнись, дура!

— Это я дура?! Ах ты козел! Я весь день пашу на работе, потом дома, кормлю, обстирываю и я же дура! Стас ты только глянь на него!

Станислав Ковров протянул Валентине тарелку и попросил положить ему холодец.

— За козла ответишь, мымра!

Станислав Ковров поднял рюмку водки, влил ее из своих рук в готовности открытый рот Тагира Микхатовича, промокнул его губы салфеткой, подцепил добрый навильник квашеной капусты и настойчиво предложил Тагиру Микхатовичу ее сжевать.

— А за мымру я тебе знаешь, что сделаю?!

— Ну хватит, Валь, чего вы ругаетесь? — такой вечер хороший.

— Ну и чего ты мне сделаешь?!

— Тагир, возьми себя в руки. Валь, спой еще песенку, а?

— Только для тебя, Стас. Этот пусть заткнет уши.

Валентина опять запела протяжную татарскую песню о несчастной любви. На третьем куплете Тагир Микхатович захлюпал носом и ткнулся лбом в плечо Станислава Коврова.

Все передачи закончились, телевизор зашипел и стал показывать зигзаги черных и серых полос, а Игорь все смотрел на экран и крутил в пальцах спичечный коробок. Его жена Ирина несколько раз раздраженно прошла мимо Игоря, потом встала перед ним и спросила:

— Очень интересно?!

— Да, очень.

Игорь достал из брошенной на пол пачки сигарету и закурил.

— Не кури в комнате!

Игорь выключил телевизор, накинул на плечи засаленный на локтях пиджак и вышел на лестничную площадку. Ирина открыла форточки, расстелила постель и ушла в ванну чистить зубы.

Абрикосовый пудель Атос резво взбежал по ступенькам, остановился около Игоря и тщательно того обнюхал.

— Атос, ко мне!

Атос услышал голос хозяина, уверенно завилял хвостиком и заливисто облаял Игоря.

Игорь равнодушно стряхнул на пуделя пепел и тихо сказал:

— Пошел ты!

Вынырнувший из темноты нижних этажей папа Люды прикрикнул на пса:

— А-ну тихо! Мерзавец! — и замахнулся коротким кожаным ремешком на поджавшего уши и хвост Атоса.