Юрий Герт - Лабиринт

— Такие!— взвился Дужкии.

— А ты какой?— сказал Сергей и добавил, кивнув на дверь:— Ты кричи громче, авось там услышат.

— И буду кричать, буду!.. Не хочу, чтоб меня с вами путали!— Он повернулся ко мне:— Это ты тут всех настроил! А ну собирай свои шмутки и катись отсюда!— Уже не владея собой, Дужкин схватил мой чемодан и бухнул им в дверь.

Я кинулся между ними, иначе они неизбежно сцепились бы — Сергей и Дужкин. Мы с Димой еле растолкали их.

Дужкин, запаленно дыша, прижался спиной к печке.

— Ты вот что,— растягивая слова, заговорил Полковник,— ты о Бугрове не заботься... Ты уходи сам.

— И уйду!— крикнул Дужкин, хватаясь за дверную ручку.

— Ты не ори,— поморщился Полковник.— Ты сначала возьми, что у тебя тут есть, чтобы после не возвращаться.

Этого Дужкин не ожидал.

— Гоните, значит?— Он огляделся по сторонам, словно ища защиты.— Ну, ничего, скоро и вас всех погонят!— Он ехидно хихикнул.— Да еще как! Ничего...

Он вытащил в коридор свой фанерный сундучок с замочком и большой мешок, в котором хранил конспекты, начиная с первого курса.

— Это он со страху,— сказал Дима.

— Просто гад!— отозвался Сергей.— Гад вонючий, вот он кто!

Но всем было неловко — не за то, собственно, что произошло сейчас, а за самих себя, за то, что несколько лет мы жили с этим человеком одной жизнью, порой споря, порой зло подтрунивая, но помогая и делясь, чем могли.

Постепенно в коридоре затихло.

Стало слышно, как за окном часто и мелко капает с крыш.

Дима принес кипятку, и Полковник, вынув из тумбочки стакан, промыл свой глаз. Потом, отворотясь к стене, стал заправлять его под веко. Так, не оборачиваясь, о сказал:

— Что, разве чайку похлебать на дорожку?.. Ведь и правда, тебе, Клим, задерживаться здесь недосуг...

Я и сам знал об этом.

Мы пили чай, ребята подливали в мою кружку, придвигали поближе кулечек с конфетами. Они рассказали о том, что было дальше, когда я вышел из актового зала, как было объявлено о моем немедленном исключении. Я старался слушать внимательно, а в голову лезли совсем другие мысли, нечаянные, откуда-то вынырнувшие воспоминания. Мне вспомнилось, например, как я сидел за этим же столом , отогревался, пил чай, и Сергей азартно повествовал о походе в редакцию, за опровержением, и белозубо улыбался, и восторженно хлопал себя по ляжкам. С тех пор что-то в нем переменилось, его ровные белые зубы уже не бросались в глаза, он был хмур, задумчив и реже всех вставлял в разговор какое-нибудь слово. Что-то переменилось в нас всех, даже комната казалась мне иной, хотя в чем?.. Те же койки, тот же графин розоватого стекла, купленный на штрафы, та же черная тарелка репродуктора в простенке между окнами...

Ребята говорили о расписании ближайших поездов: с того времени, как мы стали ходить на разгрузку, мы знали расписание не хуже любого стрелочника, но то были утренние или дневные поезда, теперь же речь шла о ночных, тут мы многого не помнили в точности. Мы возражали друг другу, путались, начинали сызнова: московский — час пятьдесят, свердловский — два двадцать, котласский... Или это котласский — час пятьдесят?.. А сами прислушивались к чьим-то шагам, стукам, к гулкому хлопанью наружной двери.

— Ну, будет лясы точить,— сказал Полковник,— На первый поезд — и делу конец. Там видно будет, лишь бы куда подальше. В леспромхоз можно — ты парень здоровый. А то летом на лесосплав. Подальше только. А там и у нас все перемелется, мука будет, блины печь...

— Тут мы собрали, что нашлось.— Дима выложил на стол аккуратно сложенную пачку денег: пятерки к пятеркам, трешки к трешкам, рубли к рублям.— Немного, но на первое время хватит.

Они все обсудили и приготовили заранее, без меня...

Мы вышли на улицу спустя полчаса. Вместе с нами был Сашка Коломийцев. Комната наша давно уже стала для него запретной территорией, и он постучался тихо, просительно:

— Можно?..— Он остановился на дороге, не решаясь его перешагнуть. Он смотрел на нас так просительно, как будто заранее смирился с тем, что его не впустят.

— Входи,— сказал я.

Не знаю, зачем он пришел. Он не объяснил, а мы не спрашивали, занятые своим разговором. Когда мы собрались выходить, он выскочил и вернулся уже в пальто.

На улице был туман, силуэты домов казались разбухшими, деревья и телеграфные столбы внезапно вырастали из сырой мглы. Мы шли быстро, переговариваясь короткими незначащими фразами. Грязь чавкала у нас под ногами, плескалась вода. Мало-помалу ко мне вернулось то настроение, с которым я возвращался в общежитие.

— Здесь,— сказал Полковник и остановился. Перед нами было парадное двухэтажного дома.

Я не помнил, чтобы ребята предупреждали меня о Варваре Николаевне, о том, что она хочет меня увидеть,— может быть, сказано об этом было вскользь, или я просто прослушал.

— Мы подождем,— сказал Полковник,— Ты не долго.

Миг расставанья всегда тяжел для меня, в нем есть что-то от приговоренности к смерти.

— Нет,— сказал я,— не к чему ждать меня, ребята.

Они поняли, мне не пришлось долго уговаривать их.

— В два двадцать,— сказал я.— Или в крайнем случае — в три сорок,

— Лучше в два двадцать,— Полковник помолчал.— И не суйся, не торчи слишком на виду. Так где-нибудь, в стороночке, на перроне...

— Ничего,— сказал я.— Не такая уж я важная птица.

— Помнишь Борискова?— сказал он.

Я помнил, как и все мы, не столько Борискова, сколько факт, с ним связанный: на первом курсе, когда мы еще не успели привыкнуть друг к другу, спустя месяц после начала занятий он был арестован — замкнутый, неразговорчивый парень в больших роговых очках. За что — этого мы не знали.

— Ну, будь,— отрывисто проговорил Полковник. Он быстро, крепко сжал мою руку и уступил место Диме.

— Ребята...— глухо, ни на кого не глядя, заговорил вдруг Сергей,— ребята, но ведь когда-нибудь это кончится. Должно кончиться. Ведь когда-нибудь мы станем рассказывать — и нам не поверят! Понимаете, не поверят! — Он смотрел в темноту, будто и в самом деле увидел там что-то.

— Не бойся,— загадочно усмехнулся Полковник,— поверят...

Мы обнялись с Рогачевым.

— Добролюбов!— Я похлопал его по сутулой спине.

Он не ответил на мою шутку и серьезно, без улыбки, заглянул мне в глаза.

Потом я простился с Сергеем.

Сашка Коломийцев украдкой сунул руку мне в карман.

— Клим,— умоляюще зашептал он,— Клим... Тебе пригодится, а мне зачем?.. Я сегодня, по переводу...

Он отскочил, как уколотый, когда я протянул ему назад деньги.

— Скажите ему... Полковник, Рогачев... Ему надо, а мне...

Ребята молчали.

Я взял у него две десятки, те, что лежали сверху.

— Клим,— заговорил он торопливо,— если бы ты знал, Клим... Я виноват, виноват, но я не хотел. — Он дышал мне в лицо. Мелкие завитки волос дрожали у него на лбу, выбившись из-под шапки, однако на рафаэлевского ангелочка он уже не был похож, последние месяцы не дались ему даром...