Тимур Зульфикаров - Земные и небесные странствия поэта

Я спал, дремал, витал в кресле моем около камина тлеющего…

Вместе с коралловой подругой моей…

И опять стихи пылкого редкого друга поэта Z, который иногда посещал меня, явились мне…

Сам поэт давно забыл их, он был щедр на забытье и забвенье, но я помнил эти заметенные снегом строки…

…В метели мягкие, ноябрьские — все люди вдруг родными кажутся,

Ведь все ж промерзшие, ведь все ж несчастные…

У церкви нищие в снег улыбаются…

А,может, выйдет вдруг из снежной россыпи —

Тот Человек с Креста гвоздями пролитый?

Он за углом, за тем — и в лицах кружащихся

Его смирение и вечность чудятся –

Босой стоит Он в сугробах лютых

И тянет руки к прохожим людям…

Но!..

Я вдруг вспомнил про смертельный чемодан черешенных Эф, которых я продал на рынке…

Осталась одна неделя…

И Эфы начнут смертельный исход свой из обреченных человеков…

Что будет?..

Что-то мне стало страшно…

Я уже решил, что в эти дни уеду на Кипр, где еще тепло, и солнечно, и бредово…

А оттуда поеду к Стене Плача и к могиле друга моего Боруха Мойшезона…

Преступник бежит от места преступленья, и я хотел бежать…

И еще: я люблю кипрские нагорные, медовые монастыри, обвитые тучными, лазоревыми, приморскими виноградниками…

И еще: я люблю веселое, греческое, первозданное, виноградное, курчавое Православие…

Я устал от бесконечной русской Голгофы на бескрайних снегах, снегах лютых…

Конечно, алые гроздья крови бесконечных, нескончаемых русских святомучеников на алмазах, жемчугах, на перлах русских снегов — это Великая Вселенская Картина…

Это Великий Белоснежный Крест!.. Крест для целого народа!..

Но я устал, и хочу кротко сидеть в пыльном винограднике, и пить младое, курчавое вино, а потом в придорожной кувуклии, часовенке, пещерке горной, самодельно, виновато молиться и счастливо, убого рыдать — и от молитвы, и от вина…

Прости, Господь, мя, мя, убогого мя…

Спаси, Господи!..

Быть может, Господь необъятно любит человеков и воскресит не только трезвых и убиенных за Него, но и хмельных, и безответно, безжертвенно любящих Его?..

Не знаю, не знаю…

Но ведь сказал Господь после Воскресенья женам-мироносицам: “Радуйтесь!..”

И я радуюсь с бедным вином моим…

И еще я решил, что возьму с собой на Кипр Капу, потому что с ней было пустынно, телесно, легко, безмолвно и радостно…

Она — вино мое…

Капа — вечнотекучий, самый круглый сладчайший в мире персик! Персик!..

А разве жена не должна быть таковой?..

О Боже!..

Но что-то я медлил с Кипром и спасительными монастырями его…

Быть может, убийцу всегда тянет на место преступленья?..

И мне хотелось быть рядом с жертвами?..

Уже неделя осталась…

Уже эфы готовятся к исходу…

Но!

Но всё чаще мне являлся колоритный Генералиссимус Хасанхан…

Я словно забыл его лютые слова: “Иначе домик ваш сожжем… Пытать будем утюгом… Зачем вам горячий, неудобный утюг, профессор?..”

Но я вспоминал его последние слова: “Хватит босым ходить по снегу… Я поставлю вас на икру и рыбу… Тысяча баксов в месяц…”

О Боже!..

Еще не поздно спасти его…

Операция на желудке — и изгнанье уже изготовившейся к прыжку на сердце змеи…

А если он расскажет всем?..

И великая священная тайна божественной Эфы станет прахом, блудом журналистов, отжившей чешуей змеи?..

Айе!..

Я бился в сомненьях…

Но потом решился…

Я решил поехать на рынок и открыть тайну Хасанхану…

Только ему одному!.. Да он и побоится предупредить всех остальных…

А, может быть, ему и выгодны их смерти — меньше соперников в бизнесе?.. Не надо киллеров посылать?.. Киллеры уже сидят во чреве богачей…

А потом я заеду к Капе, и завтра же мы уедем на Кипр!..

Да!..

Я, наконец, решился!..

Я оделся, закрыл дом и вышел в снежный, заметенный двор — гаража у меня не было, машина стояла прямо у дома…

Я стал веником сметать снег с нее…

Голубые кремлевские ели оцепенело стояли в снегу, вспоминая Голубого Генералиссимуса, и как Он кормил голубых льстивых белок, белок…

И снег не смел осыпаться на Кормильца, хотя был ветер, ветер…

Это был истинный Властитель, истинный Пастух Народов… И это знали, чувствовали даже белки…

О Боже…Где нынче такие Пастухи?.. Остались только белки…

И тут я услышал, что кто-то робко, эскизно скребется, стучится в мою калитку…

Может быть, это сам Хасанхан, а я еду к нему, но он не может так тихо стучаться?..

Может, это Капа?..

Или поэт Z?..

Кто пришел в одиночество заметенное мое?..

Я открыл калитку…

Это она пришла.

Моя последняя любовь на земле…

Моя последняя жена на земле…

Та, которая должна проводить меня в смерть!..

Ангел Серебряные Власы…

…Так много людей помогало мне празднично и блаженно прожить мою жизнь…

Но кто поможет мне так же празднично и блаженно встретить смерть?.. Которая уже недалеко…

…Та девочка с велосипедиком и страшными вилами в мешке стояла передо мной…

Ангел Серебряные Власы…

Она и раньше была лишь дивным собраньем светящихся косточек, а ныне походила на череп и кости, которыми раньше предупредительно украшали электрические столбы, чтобы пугать мальчишек-верхолазов…

Только дымчатые, блеклые от болезни глаза-колокольцы еще более разлились на провалившемся личике, как талые озерца средь нищих озимых наших угодий…

Царь Дарий Гуштасп… Я убежала из больницы…

У меня был брюшной тиф… Всех бедных моих вшей убили, а меня наголо постригли…

Мои волосы продали — теперь все продают… Можно продать свои внутренности… мне предлагали…

…Ангел Серебряные Власы… где власы твои?..

…Я глядел на нее, как, наверное, мать-роженица впервые глядит на новорожденного ребенка, которого ей принесли…

Она была в том же павловопосадском, павлиньем платке, и в стареньких джинсах, и в куртке летней, и в той же вязаной шапочке, которая раньше едва сокрывала вмещала херувимские ее серебряные власа избыточные, а теперь голый, как яйцо, маленький, жалкий череп…

Потом, вкрадчиво ступая, как балерина на пуантах, по снегу молодому под голубыми елями, она вошла тихо в мой двор, и почему-то долго и удивленно оглядывала мою машину — быть может, узнала и машину, и меня, которому тогда, на болотах и туманах, лепетала о любви в духмяных, медвяных стогах, копнах, скирдах?..

Не знаю, не знаю…

“…Сударь, не желаете ли женщину? И древнюю русскую любовь в медовом стогу сена?.. Я умею щекотать, как русалка, до смерти!..”

…Но а сейчас мне жгуче хотелось помочь ей, искупать ее, накормить ее, уложить спать, и беречь ее сон от всех людей на земле…