Тимур Зульфикаров - Земные и небесные странствия поэта

Они пьяны, криво сидят на ладных лошадях, и в руках у них горящие факелы…

Они кричат:

— Слава Императору! Ха-ха! Мы охотники на львов!..

Вот они — два прокажённых льва!.. А прокажённых львов надо палить, жечь!..

Риму-Орлу не нужна проказа! Вся Иудея! Весь Иерусалим — проказа!…

Придет время — мы сожжём факелами весь этот кишащий, гнойный, непокорный базар народов и племён!..

А пока мы подожжём этих двух прокажённых львов!..

Они меткие, но пьяные. Они гибко, яро, косо бросают горящие факелы в прокажённого и в Иисуса…

Факелы огненно косматые летят в обречённых…

…Но тут внезапно страшный ветер от весенних лесистых гор Нефоалима, и голубых бирюзовых отрогов Ермона с дубовыми рощами, и плодоносной равнины Азохис срывается, поднимается над Назаретом, и этот бешеный горный ветер останавливает летящие факелы и поворачивает их на всадников…

Горящие, смолистые, прилипчивые факелы летят на всадников…

И они в страхе поворачивают коней своих и бегут, но факелы летят за ними, как пущенные ярой дланью копья..

А Мальчик шепчет им вослед:

— Император! Император! Октавиан-гриф! Рим, Рим! Твои легионеры пьяны!..

А пьяные легионеры полягут сонно в траву, и некому будет хоронить их…

Рим, Рим! Империя легионов!..

И Ты сеешь факелы смерти по земле, но они вернутся к Тебе!..

И Ты захлебнёшься в горящих факелах своих!..

И загоришься от факелов своих!..

И всякая Империя, посягнувшая на Мировое Господство, на мировую власть сгорит в огне факелов своих!

Прокажённый говорит:

— Мальчик, ты повернул нашу смерть на них…

Иисус улыбается и говорит:

— Это ветер повернул…

Весной в горах от такого ветра пастухи летают над облаками и пропастями…

Но я ещё не могу изгнать болезнь твою…

Позже излечу тебя…

Ты подожди…

Прокажённый говорит:

— Меня звать Симон. Я живу в Вифании.

Иисус сказал:

— Я приду в твой дом, где Мария, сестра Лазаря четырёхдневного воскрешенного, разобьёт сосуд алавастровый и изольёт нард индийский на ноги и голову мою, и оботрёт власами жемчужными, как мать, ноги мои…

Симон, ты жди…

Ааааааа…

Адонай! Господь мой! Дай!..

Нестерпимо от чужих язв, ран…

Дай исцелить больного! Дай… дай… дай…

Аааа…

Аааа!..

… А Галилейские блаженные святые пастухи

Две тысячи лет назад говорили,

И досель говорят,

Что Он останавливал перелётных птиц,

Что Он укрощал бешеных быков,

Что Он ходил по водам и облакам,

Что Он поворачивал горящие факелы от жертв к палачам…

Галилейские пастухи досель только о Нём и говорят…

Галилейские пастухи вечны, ибо они видели и видят Вечного…

Аааааааа

— Отец, отец мой!..

И вот мы жарим воробьев на костре, и мальчики незнакомые, пыльные едят жареное.

И я ем жареное тельце, нищую тушку воробья, но мясо воробьев бедное, жидкое, водянистое, и оно исторгается из меня на землю и не идёт в тело моё…

И тяжко, тошно телу моему, а мальчики-отроки, которые уже старше меня, едят воробьев и смеются надо мной у костра…

Скоро в Иерусалиме Праздник Кущей, и караваны богомольцев запылённых, блаженных бредут по городу нашему, обходя более краткие дороги к Иерусалиму, ибо там гнёзда летучие разбойников.

…И вот отец мой дал приют богомольцам, и двенадцать отроков сидят у костра и жарят воробьев.

И в руках у одного из отроков священный букет-"лулав", сплетённный из пальмовых, ивовых, персиковых, лимонных веток.

И отрок ловко залезает на спящие деревья во дворе нашем и сбивает, сметает "лулавом" ночные. сонные гнёзда воробьёв, и убивает умело ночных, вялых птиц, и разбивает яйца недозрелые, и яйца текут разбитые по ветвям.

У отрока лицо хищное, упоённое убийством живых, а левый глаз у него косит, как у страстных жен.

А голос узкий, знобкий, хлёсткий, как у хищных птиц…

Рот узкий…

Душа узкая…

Хищные птицы жалобно кричат, как саддукеи и фарисеи…

Он кричит жалобно:

— На празднике Кущей убивают жертвенных агнцев и волов, а мы, бедняки-"евионы" святые, убиваем жертвенных воробьев…

Я убил двенадцать воробьев — каждому по воробью, жалкая жертвенная еда, но другой нет у бедных…

Иисус, нищий, воробей, сын плотника старого, ешь воробьев!..

…Но язык мой, и гортань, и горло моё не приемлют такой пищи…

Я стою под разбитыми гнёздами, из которых расколотые яйца текут на лицо моё….

Лицо моё словно собирает разбитые яйца воробьиные…

И что слезы мои, когда текут заветные хрупкие яйца?..

Господь мой!..

В мире нет ничего страшнее разрушенного гнезда, селенья, града, народа…

А убийца воробьев ночных смеётся, но остальные отроки молчат, но едят воробьев на огне…

А утром сизым караван богомольцев уходит в Иерусалим, и я прощаюсь бессонно с ними, и со сна плохо воспоминаю прохожие, пыльные, чужие, но ставшие за ночь родными и близкими у костра их имена: Пётр, Андрей, Иаков, Иоанн, юные вольные рыбари от вольного моря Галилейского, Филипп и Варфоломей, Фома, Матфей, Иаков Алфеев, Леввей, Симон из Каны.

А двенадцатый, который убивал воробьёв, был Иуда из многоторгового, гористого ветхого Кариота.

И Иисус уже узнал его, а он ещё был слеп и не знал о грядущих днях…

— Отец, отец мой Иосиф!..Вот караван богомольцев ушёл, убив жертвенных воробьев…

А я больше никогда не буду есть мясо…

Зачем мясу мясо?..

Разве агнцы поядают сосцы овечьи материнские кормильные вместе с молоком их и пиют кровь?..

А я буду есть только любимую мою похлёбку-"либбан" из плодов и трав.

И плоды дерев и полей…

Хотя даже когда человек рвёт яблоко с дерева — он похож на мясника, багрового от крови животных, а я не хочу быть багровым.

А убийца овцы недалёк от убийцы человека…

Отец мой, лучше мак, чем мясо убитых, ибо тут ты убивавешь себя, а не других…

Отец мой, караван ушёл в Иерусалим на Праздник Кущей, я не хочу идти с ним, а я не хочу убивать жертвенных животных… Ибо сам стану жертвой.

А я пойду к потоку Киссон и буду лепить из глины…

— Сын, я знаю, ты опять будешь лепить глиняные кресты.

Мальчик сказал:

— Я должен вылепить двенадцать воробьев…

Я должен вернуть их, безвинных…

…Он пошёл к Киссону, который уже опал и не был бешено полноводным — таким, когда, как посуху.

Он ходил по его высоким покорным волнам.

Иисус сел на сырой, речной песок и тинистую глину, и вылепил тонкостными перстами плотника двенадцать глиняных воробьёв.

Потом Он сложил воробьев на песок, и жгучее солнце просушило, прокалило их, и они стали лёгкими, невесомыми…

Тут пришёл Иосиф, и он дивился мастерству лепки десятилетнего Сына своего:

— Кто научил Тебя лепить птиц?.. Твоя любовь к птицам научила Тебя?..