Тимур Зульфикаров - Земные и небесные странствия поэта

И Тимур-Тимофей вспомнил двух двукровых солдат охранников и их русский хлеб гостеприимный…

…Русь вот каким хлебом кормишь Ты ныне Гостей своих Радетелей Родителей…

Но Муж в милоти обошел каждого Крестителя со свечой тихой своей…

И свечу Он держал далеко в руке своей простертой и потому Тимур-Тимофей никак не мог увидеть Лика Его, а только руку, облитую светом свечи.

Рука дивная была…

Рука имела персты дивныя камышовые мраморные персты тонкостные тонкокостные лучистые персты осиянные персты лучезарные.

И казалось, что ежели свеча погаснет — персты будут светить и одни тьму Руси озарять…

Да!.. Господи!.. да!..

Одне персты озарят всю Русь тёмную!..

Воистину!..

И тогда Муж со свещой обошел всех Крестителей и остановился над Параскевой-Пятницей и тихо сказал…

И у Него был дальный гортанный теплый беззащитный иерусалимский арамейский отчий выговор, который так любят люди русские и которому так верят…

И Он сказал:

— Гости мои. Идемте ночевать в дом мой…

И пошел со Свещой своей ступая летуче нежно сыромятными шелестящими певучими сандалиями в палой златой обильной дубовой листве, словно боясь и листву обидеть задеть помять ступнями своими…

И за Ним поочередно пошли, строясь, как в стае журавли, Крестители Руси, Князи Церкви, а потом Николай-Герострат, а потом шли Тимур-Тимофей и Мария-Динария…

И тут в темной роще, устав от страхов смертных земных и небесного упоенья восторга, Тимур-Тимофей обнял невесту свою Марию-Динарию и возжелал её несметно яро и взмолился:

— Возлюбленная моя! давай поляжем в дубовые златые рухлые глухие многолиственные постели!

Давай сойдемся сольемся сотворимся согрешим солюбимся сомкнёмся!..

А потом дождем глухим святым омоемся! а потом дубовым чистым листом оботремся!..

Мария-Динария! Невесто теплото моя! дево!..

Я чую!.. потом будет поздно! поздно!..

Поздно!..

Но Мария-Динария сказала:

— Возлюбленный мой! скоро будет храм, скоро будет наша венчальная свеча! скоро стану я твоя жена… скоро! скоро! скоро!..

И они шли ступали по роще.

И тут Николай-Герострат воскричал:

— Отче! Я знаю эту рощу. Тут Зона. Тут склады тайныя моей бомбы. Тут рощи облученные. Тут человеки облученные. Тут смерть Отче!..

Но Муж со Свечой сказал:

— Не мучься Николае, овча моя. По всей Руси нынче зона. По всей Руси нынче смерть. Но моя Свеча сильней смерти. Но моя Свеча сильней твоей бомбы…

И они шли по роще…

И Тимур-Тимофей и Мария-Динария шли последними..

Но кто-то шел вслед за ними еще…

Кто-то там шептался…

Кто-то ступал по палым златым безвинным листьям…

И Тимур-Тимофей и Мария-Динария услыхали и обернулись оглянулись.

И увидели во тьме за ними двух женщин…

И их одежды белели во тьме полоскались плескались в дожде их одежды, а лица были смутные неразгаданные потаенные в ночи…

И шли по роще Муж со Свечой и девять Крестителей Руси и Мария-Динария и Тимур-Тимофей и две жены в светлых как воск библейский одеждах вослед.

И роща кончилась и они вышли на окраину города Переславль-Залесского к Даниловскому монастырю.

И прошли чрез заброшенный монастырский сад подворье мимо заброшенной даниловской колокольни звонницы.

И вслед за Мужем и Свечой его вошли чрез древние кованые врата в храм заброшенный со спиленными крестами.

И во храме было сыро затхло сиро темно.

Ночь сырая была в сиротском храме.

Но тут Свеща в руке Мужа стала подниматься восставать разгораться.

Но тут Свеща его разрослась раздалась достала до самого купола церкви, где сиял недвижный державный Образ Облик Спаса Пантократора письма великого иконописца Даниила Черного.

И тут Свеща осветила великое разоренье во храме.

И яшмовые шелковые полы были порублены и вынуты, и стенная святая роспись была ссечена сбита топорами, ножами, скребками, и церковное серебро и утварь всякая и божьи иконы огненного вязкого ярого тишайшего кроткого письма знака были расхищены разворованы безбожниками татями менялами спекулянтами…

И Муж со Свещой сказал:

— Русский храм дом мой стал нищ, ободран, обворован, как народ руський мой.

И Муж со Свещой сказал:

— Но аки птицы возвращаются к весне на милые гнезда свои, так вернутся люди руськие во храмы домы мои.

И наполнится Русь божьими человеками, как талые реки светлыми водами.

И еще сказал:

— Оле! Воспомнит руський народ Свещу мою…

И умолк…

Но Свеща его горела ярче люстры в сто свечей церковных и стояла во храме столпом огненным…

И от неё стало светло и тепло во храме и сырость изшла…

И тут Тимур-Тимофей поднял очи и стал глядеть на Лик Спаса Вседержителя Пантократора, озаренный светом Свещи.

А на Лике было шесть щелей дыр язв сквозных и в них проходил сочился ливень…

…Это после войны с немцами в храме стояла воинская часть и пьяный разгульный офицер стрелял из пистолета в Лик Вседержителя и пули прошли у переносицы у очей и у рта — и теперь на Лике зиял от пуль Знак Креста.

Офицер меткий был, хотя был пьян… (О слава воинам-безбожникам-сынам! да…)

И тогда Тимур-Тимофей опустил очи свои с расстрелянного писаного Лика на живое плотяное лицо Мужа со Свещой.

И на лице Мужа зиял багровый саднящий жгучий кровоточащий струящийся живой Знак Крест из шести ран отметин язв…

Как будто только что свежо стреляли в Него…

О Боже…душа чаша переливается моя… доколь?..

…И тогда поэт вспомнил Мужа в овечьей милоти, который зажег Свечу от угольев сгоревший джимма-курганской церковки и отошел в ночь с Иваном-Ильей звонарем…

И тогда поэт вспомнил Сборщика земляник в подмосковном березовом веселом лесу и добрые отчие ладони Его полные рубиновых пахучих млелых чистых ягод, протянутых ему, мальчику…

…Дяденька, не уходи. Так хорошо, сонно покойно с тобою…Давай ляжем в лесу под березу тихую чистую говорливую да уснем с тобой, как с родным отцом тятей…

Ведь я никогда не знал не видел не чуял не нюхал отца своего…

…И тут Тимур-Тимофей поглядел на Мужа со Свещой в руке и багряным малиновым земляничным Крестом живым на живом лице…

И узнал.

…Тут множество людей стало входить неслышно во храм светлый чрез кованые врата его.

И храм полн народа стал…

И теснились человеки окрест Него и глядели как чада на мать и на отца…

Бог до людей что мать до детей…

У Бога милости много…

Без Бога ни до порога…

А мы так далеко без Бога ходим…

И в толпе в народе пришлом Тимур-Тимофей увидел Пасько-Корыто на двух нетронутых ногах…

И Лидию-Морфо первую любовь свою в голубом ситцевом речном дальном сладком платьице…

И Софью-Колодезь Софью-Лакриму, дарительницу земных утех сластей телесных мимолетных…