Вячеслав Козачук - День казни

- А мне старики рассказывали, что в стародавние времена, — нахально влез в разговор маленький, круглый, словно шарик, нотариус Форестер, — еще в эпоху правления короля Генриха VIII был невероятный случай! Король приговорил к казни рыцаря Томаса Кэмбла и его жену, леди Изольду. Сэр Томас очень любил свою красавицу Изольду, и уже стоя на эшафоте, отчаянно предложил монарху сделку: если он обезглавленный добежит до края помоста, то король помилует его жену. Генрих VIII согласился и перед всеми придворными и собравшимся городским людом дал своё королевское честное слово помиловать леди Изольду. А эшафот, надо сказать, был немаленьким — ярдов шесть – семь в длину и пять – шесть в ширину, плаха же стояла как раз посередине. Король, наверное, подумал, что ни один человек без головы не в состоянии даже фута сделать, а не то что встать с колен и три – четыре ярда пройти… И вот сэр Томас крепко поцеловал оцепеневшую от происходящего и давно простившуюся с жизнью жену, затем решительно положил голову на огромную деревянную плаху и поднял руку над головой. Палач вскинул огромный, остро заточенный топором и застыл в ожидании. Присутствующие затаили дыхание. Томас Кэмбл напрягся, лицо покраснело, лоб вспотел, его поднятая вверх рука задрожала мелкой дрожью. И вот рука резко опустилась вниз, и раздался леденящий душу на высокой ноте крик сэра Кэмбла: «Руби!». В ту же секунду его голова покатилась по доскам помоста. Но к изумлению всех присутствующих безголовое туловище рыцаря Томаса поднялось и неуверенно двинулось к краю помоста, как раз в ту сторону, где расположился король со своей свитой. Из рассеченных шейных артерий пульсирующими струями выбрасывалась кровь. Но обезглавленный Кэмбл продолжал идти, пока тело не свалилось с высокого эшафота прямо на королевских придворных, обрызгав их кровью. Что тут началось!.. Король вскочил со своего кресла, однако силы внезапно оставили его, и он осел на землю, придворные дамы попадали в обморок, офицеры королевской свиты кинулись приводить всех в чувство… Даже простолюдины стали креститься и быстро покидать место казни…

- А что же леди Изольда? — заикаясь от волнения, спросила худая, плоская девица Кэролайн, по привычке стеснительно прикрывая рукой некрасивые, врастопырку, зубы. — С ней что сталось-то?

- Леди Изольда… Она держалась очень стойко и не упала в обморок, но её роскошные русые волосы прямо на глазах стали седыми. Затем она подошла к отрубленной голове супруга, подняла её, бережно прижала к груди, не замечая, что стекающая кровь заливает её роскошное дорогое красное с чёрным платье, медленно спустилась с эшафота и стала покидать площадь. Но вдруг остановилась, обернулась, пристально посмотрела на короля и громко выкрикнула: «Будь ты проклят!». Стражники королевской охраны хотели было остановить её, но пришедший в себя монарх вяло помахал рукой, давая знать, чтобы ее не трогали.

А затем леди Изольда вместе с детьми отплыла на корабле во Францию…

- Да-да, я тоже слышал об этом, — вставил учитель Диксон. — Еще когда учился в колледже, нам, тогда еще безусым студентам, рассказывали…

Рядом с беседующими безмолвно стоял и внимательно слушал разговор вечно мрачный, насупленный владелец шорной мастерской мистер Уилсон. Вдруг он раскрыл рот, хрипло откашлялся и без предисловия стал говорить:

- Король Баварии Людвиг за попытку покушения на его жизнь приговорил к смертной казни дворянина Дина фон Шауберга и четырёх его родственников. Перед самой казнью фон Шауберг обратился к королю и попросил оставить в живых родственников, если он после отчленения головы встанет и пройдёт несколько шагов. Король милостиво дал согласие. А казнь, надо сказать, должна была состояться посреди огромного ровного луга, поросшего густой травой, в середине которого поставили тяжелую дубовую плаху. И вот палач ударил топором, и отсеченная голова покатилась по траве. А Дин фон Шауберг встал с колен и прошёл по лугу больше сорока шагов. Конечно, король Людвиг выполнил обещание, которое дал в присутствии своих подданных, и сохранил жизнь подельникам казненного.

Милую беседу прервали возбужденные крики собравшихся на площади: «Ведут, ведут!..»

Огромная толпа начала вдруг колыхаться и без всякой видимой причины подаваться то назад, то вперед, подобно океанским волнам. Возбуждение нарастало. Городская стража, сотворив собой плотный живой барьер, старалась всячески препятствовать тесно сгрудившемуся люду подойти вплотную к помосту. Наиболее рьяных зрителей стражники бесцеремонно отгоняли ударами пик. Однако самым шустрым из сорванцов — как мальчиков, так и девочек — все же удалось проскочить между стражниками и устроиться перед самым помостом. Городская стража, сдерживая напирающую толпу, уже не обращала на них внимания.

Наконец, когда Блоггза буквально втащили на эшафот, волнение достигло предела: собравшиеся зрители самых различных званий и сословий испустили вопль, вернее, рев, напоминавший рык обманутого зверя, у которого более сильный и злобный отнял лакомый кусок как раз в тот момент, когда он уже готовился проглотить его…

Сэр Роберт Блоггз стоял на эшафоте, с горечью и отвращением наблюдая за тем, как исступленно беснуется толпа…

…Чернь! взбесившаяся чернь, жаждущая крови… Для них ничто не свято: ни своя жизнь, ни чужая… Они рвутся, отталкивая друг друга, поближе к помосту, чтобы в мельчайших деталях разглядеть, как моя голова покатится по грязным бугристым доскам, а тело, из которого будет струями хлестать кровь, забьется в конвульсиях. И уже сегодня в трактире за кружкой эля до самой ночи вдоволь посмакуют увиденное, мимоходом проклиная меня… А опьянев, тут же всё забудут и станут выяснять между собой отношения из-за старых пустячных обид, о которых и вспоминают-то только в трактире…

Небрежно толкнув плечом баронета, да так, что тот еле устоял на ногах, к краю помоста вышел глашатай и сорванным гнусавым голосом стал зачитывать прегрешения, за которые сэр Роберт должен поплатиться головой.

По толпе, как рябь по водной глади, прокатился недоуменно-возмущенный ропот:

- А где судейский? Почему глашатай, а не он читает приговор? Это нарушение закона!..

В это время палач подошел к баронету и надел ему на шею табличку, на которой большими буквами были перечислены все его грехи перед короной.

Подслеповатая миссис Арчибалд моментально обернулась к нотариусу:

- Мистер Форестер, а что там написано?

Нотариус, зрение которого тоже было далеко не орлиным, злобно зашипел:

- Слушайте, слушайте! Он все говорит!

И, приставив к уху раковиной ладошку, полуобернулся в сторону глашатая. Даже шею вытянул от усердия.