Галина Тарасюк - Новеллы

Димка тихо свистнул, Артик соскочил с памятника и стал перед ним во всей своей красе — с темно-лиловым фингалом под правым глазом.

— Бля-а-а… — посочувствовал Димка. — Мамка?

— Не-а! Бандюки Крота. Мол, крысятничаешь, гнида малая, на чужое запал…

— И че? Все?

— Не-а. Крупняк типа пятак — не нашли. — И Артик подмигнул фингалом, а Димка еще раз убедился, что сегодня ему очень повезло: и капусты насшибал, и не били. Тут заиграла музыка, и на Майдан из-за лодки с мужиками и девкой вышел духовой оркестр, облепленный плакатами.

— Давай прикалываться, — предложил Димка.

— Не-а, пацаны Бетмана обчистили магазин на Оболони. Менты по всему огороду рыщут.

— Воровать нехорошо, — сказал Димка. — Мамка говорит — менты поймают и убьют…

— Всех не убьют… А Бетман и не ворует, он типа того…, ну, типа свое забирает. Базарит, мол, крутые его обчистили… шакалы, блин, пора джихад объявлять, типа войну…

— Ну, ты даешь! — засмеялся Димка, вспомнив оборванного, вечно голодного и злого Бетмана. — Крутые обокрали Бетмана!

— Че ты смеешься? — обиделся Артем. — Ну, не только его — всех… Так про это все базарят, и эти, как их, блин, гады-депутаты — и вон, и вон, — кивнул на шумные толпы митингующих. — Пошли, сам услышишь…

Действительно, об этом говорили все выступающие, называли каких-то олигархов и даже президента бандитами и ворами.

Но их страстные речи не убедили Димку. Он никак не мог взять в толк, что богатые могли украсть у Бетмана или у них с мамкой. Наоборот, когда просил, подавали по крупняку, не то что какие-то там голодранцы: Бог подаст… Бог подаст…

И тут Димка вспомнил про “бороду”, и ему страшно захотелось самому стать богатым. Стать — и все тут! И он сказал с досадой, как взрослый:

— И ну их всех, депутатов. И Бетман фуфло гонит, не хрен заняться… Вот у меня… считай, кранты — мамка на трассу пошла…

— Херово… — посочувствовал Артик, порылся в бездонных карманах и сунул Димке в кулачок сырой клейкий тюбик. — Поторчи. Не травка, конечно, но мать, бля, все подмела.

Димка благодарно улыбнулся:

— Не сейчас… А у меня ватрушка, хочешь? Мне вообще сегодня везет…

Белая бумажка не произвела на Артика впечатления, как и непонятное слово — продюсер. А Димка не умел объяснить, хотя в глубине души догадывался, что так называются крутые мужики, которые помогают разбогатеть бедным беспризорным детям, а потом кричат на концертах на Майдане:

— А теперь выступает непревзойденный… блестящий… Дима Безуглый… Приветствуйте!

Оставаться долго на Майдане Независимости было опасно, поэтому, покружив среди разгоряченных борьбой сердитых митингующих и не найдя в том ничего интересного, пацаны разбежались. Артик — под гостиницу “Днепр” — попрошайничать, а Димка нырнул в метро, чтобы скорее попасть домой и рассказать маме о “бороде”.

Всю дорогу, глядя на свое отражение в темном окне вагона, Димка представлял себя то на залитой светом сцене в черном блестящем пиджаке, то за рулем черной блестящей тачки… Хотя нет, без тачки он пока что обойдется… Лучше он “баксы” отдаст мамке, чтобы та не кричала и не ходила на трассу.

Мамы дома не было. Димка собрал рассыпанную утром мелочь, пересчитал вместе с выклянченными в метро — получилось в самый раз на полкило сосисок и батон.

Когда возвращался из магазина, глянул на окна — не светились. Значит, еще не пришла… Возле подъезда собрались пацаны, и Димка решил в их компании подождать. Время шло, пацанва разошлась спать, а мамки все не было. Темный страх, пережитый утром, снова зашевелился в сердце Димки. Гонимый им, мальчик решил идти на трассу. Идти было далеко, но не страшно: автобусы и маршрутки то обгоняли его, то летели навстречу, слепя фарами. Он заглядывал в слабо освещенные салоны, но мамки там тоже не было.

Димка шел и убеждал себя, что ничего страшного не произошло. Мамка часто не ночевала дома. Утром приходила измученная, иногда побитая, и затихала, укрывшись прожженным сигаретами старым одеялом. А Димка садился возле нее и прислушивался, дышит ли. Не было ничего непривычного, если бы не этот мохнатый страх, зашевелившийся в Димкиной душе…

До трассы мальчик добрался, когда еще в придорожном ресторане возле станции метро “Лесная” горел свет. Он заглянул в окно — мамки среди веселившейся компании не было — и пошел дальше на трассу, похожую на движущуюся темную ленту, испещренную светлячками. Прислонившись к столбу рекламного щита на обочине “дядя Ваня — наш человек”, возле которого по обыкновению часто прогуливалась мамка, Димка стал ждать. А чтобы время шло быстрее, считал авто, пролетавшие мимо на большой скорости. Вскоре он почувствовал голод, но хлеб не лез в горло. Не лезли и сосиски. Болели ноги, донимал ночной холод, но, скованный страхом, мальчик боялся пошевелиться. Нагонял ужас и лес, высившийся по другую сторону трассы черной стеной. От ресторана отъехало несколько машин с веселой компанией, в окнах погас свет, и стало совсем страшно. От усталости и отчаяния Димка опустился на землю, решив, что, когда мимо него пролетит тридцатая машина, он сорвется и помчится домой.

Наверное, было уже совсем поздно, потому что тридцатую машину пришлось ждать долго. Наконец на трассе заблестели два маленьких огонька. Огоньки увеличивались, приближаясь. За несколько метров до рекламного щита машина замедлила ход, погасила фары, бесшумно проехала мимо Димки и остановилась. Дверца так же бесшумно отворилась, и из нее вывалилось что-то темное и тяжелое, похожее на мешок.

Машина медленно отъехала, а потом рванула в сторону Днепра и растаяла в мерцании трассы. Из-за тучи выглянула луна, осветив то, что выпало из машины, но Димка и так уже знал, что это … Страх подсказал ему и отступил в темный лес. Димка уже ничего не боялся. Он вылез из своего укрытия, снял курточку и прикрыл ею голое тело мамы. А потом вышел на проезжую часть и стал размахивать руками, лихорадочно повторяя:

— Помогите… в больницу… мамку… помогите… в больницу… помогите…

Но машины не останавливались. Осветив на обочине прикрытое тело и ребенка, который изо всех сил махал руками и что-то кричал, они только увеличивали скорость.

Мамка под курточкой не шевелилась, а машины все пролетали и пролетали мимо. Неожиданно страшная злость, как пламя, охватила тело мальчика, забила в конвульсиях, бросила на землю. Он упал и стал бить кулачком по холодному твердому асфальту, крича тем, проезжавшим мимо в красивых глазастых авто, — таким сытым, таким равнодушным, таким…

— Я убью вас! убью вас!.. убью-у-у!..

Димка рыдал до тех пор, пока не вышло из него вместе со злыми слезами отчаяние. Но огромная страшная ненависть к подлому, злому миру не прошла, она только окаменела, вросла в маленькую добрую душу Димки тяжелым раскаленным камнем. И оттого сам себе чужой, даже страшный сам себе, Димка сел возле мамы, положил ее всклокоченную голову на колени и стал ждать рассвет. Ни о чем больше не думая, ни на что не надеясь.