Поль-Лу Сулицер - Конгломерат

— Вижу.

— Все это работает очень просто, — продолжил Люсьен. — Можно сказать, что это самообслуживание для коровы. Почувствовав, что ее вымя наполнилось молоком, корова подходит к доильному аппарату, который автоматически приклеивается к вымени. Когда молоко заканчивается, резиновый насос отклеивается, и оно поступает в специальную бутыль, где хранится при определенной температуре.

— То, что вы сделали, неслыханно! — воскликнул Грегуар.

Впервые за сегодняшний день отец и братья расхохотались от души, а вслед за ними — и молодой финансист, можно сказать, разыгранный своими близкими.

— Вы уверены, что такое оборудование рентабельно? — спросил Грегуар, пытаясь все просчитать. — Ведь производительность наших коров…

— Наших коров? — перебил отец. — Дело в том, что ты их еще не видел. Это не те коровы, которые были раньше.

Он знаком приказал Люсьену осветить другую часть хлева, пол которого был выстлан специальным непромокаемым покрытием. У Грегуара вырвался еще один возглас удивления. Там, где раньше были обычные коровы, жизнь которых довольно быстро обрывалась на бойне, он обнаружил представителей породы холстейн — черно-белых, элитных производительниц «белого золота», как называли здесь свежее молоко, богатое жирами и натуральными витаминами.

— Холстейн! — вскрикнул Грегуар. — Наконец-то вы к этому пришли!

Все же не зря Грегуар пытался убедить отца и братьев, что успех дела зависит от выбора породы коров. И вот здесь, на ферме, которая, как он полагал, была обречена на вечное соблюдение традиций, произошла настоящая революция.

Молодой человек принялся считать коров и дошел до двенадцати, увидев, что стадо насчитывает еще примерно тридцать голов.

— Производительность значительно выросла, — уточнил Дану, который до этого не произнес ни слова. — И коровы без ума от доильного аппарата. Можно подумать, они с рождения знали, что это такое.

— И это еще не всё, — добавил Люсьен. — Благодаря квотам мы имеем гарантированные цены на молоко, которые превосходят реальную цену нашей продукции. Этой зимой мы получили право заниматься производством молока на фермах, которые были практически закрытыми. Наша общая квота с 50 тысяч литров в год выросла до 300 тысяч литров.

Грегуар с восхищением повторил эти цифры.

— Кто прекратил производство молока в округе? — спросил он.

— Клаво в Приере. И Ламиньеры — их отец вышел на пенсию и продал все, чтобы купить дом на берегу моря, в Атлантике. Его уже достало видеть нас каждый день, ну и своих коров, конечно.

— Ламиньеры? — задумчиво повторил Грегуар.

В его воображении всплыло лицо молодой женщины. В течение стольких лет он не думал о ней, и вот внезапно перед ним возник образ Летисии Ламиньер, младшей внучки старого Жоржа Ламиньера. В детстве ее звали просто Лала. Когда они были маленькими, то вместе играли и бегали по полям. Позже они флиртовали. Однажды ночью, после бала в честь четырнадцатого июля, они даже занимались любовью в одной из комнат заброшенной фермы перед отъездом Грегуара в Париж. После этого они видели друг друга несколько раз, но Летисия не осмеливалась приближаться к ферме семьи Батай с тех пор, как Грегуар стал зваться Грегом и носить костюмы, которых никогда не видели в деревне — разве что только в газете, на фотографиях префекта. Грегуар забыл Летисию, но понадобилось всего лишь произнести фамилию Ламиньер, чтобы он с удивлением почувствовал, что у него на глаза навернулись слезы.

Смутившись, молодой человек начал задавать вопросы о работе доильного аппарата, о безопасности механизма, о том, каким образом молоко попадает в центрифугу. На каждый из них он получал точные и ясные ответы, и каждое объяснение было для него как удар, как поучительный урок о скромности, преподнесенный ему собственной семьей, ему, считающему себя обладателем ценнейших знаний, которые приносят деньги, много денег.

— Мы станем самой известной фермой, — гордо объявил Люсьен. — Каждую неделю к нам приезжают со всего департамента и даже из других отдаленных мест. С нашим продуктом высшего качества мы выставим новые условия организациям по сбору молока.

— Ты мог бы заниматься политикой, — с улыбкой заметил Грегуар.

Его шутка разрядила атмосферу.

— Я очень горжусь вами, — произнес молодой человек, не зная, на ком остановить свой взгляд. — Очень горжусь.

— Пошли, парень, выпьем, и вовсе не молока, хоть этот напиток и хорош, — сказал отец, похлопав сына по спине.

До самого дома Грегуар ощущал руку отца, горячую и сильную, и это наполнило его таким счастьем, какого он в себе и не представлял. Он действительно гордился тем, что носит фамилию Батай, и спрашивал себя, что же стало с Летисией Ламиньер, прекрасной девушкой по имени Лала.

Поле для гольфа в Ардело имело отличную репутацию и было известно даже в Великобритании и Бельгии благодаря своему сложному и вместе с тем восхитительному покрытию. Находилось оно посреди дюн и озер, и лишь частые порывы ветра напоминали игрокам, что они на севере Франции, а не в какой-нибудь гавани Средиземноморья. Величественные сосны, казалось, свысока наблюдали за часто напрасными попытками соревнующихся ударить «вслепую» по лункам, абсолютно им невидимым.

Амбруаз Беллек испытывал особую симпатию к этому месту, созданному в начале века выходцами из Британии. Славящийся своим отличным ударом с восемнадцати метров, он был достойным соперником, действующим всегда аккуратно и точно. Беллек возглавлял одну из крупнейших финансовых организаций Парижа — «Bellec Investissement». В свои шестьдесят он выглядел просто великолепно! Беллек вполне мог гордиться операциями, которые были проведены в девяностые годы, когда левые приватизировали сектор услуг с таким размахом, что правые не в силах были противодействовать. Его многочисленные успешные продажи и перепродажи компаний принесли ему уважение в определенных кругах и репутацию человека с тонким чутьем.

Амбруаз Беллек окружил себя молодыми акулами финансового мира, которые досконально знали состояние французской индустрии и установленные Брюсселем правила. Он также знал, что эти правила могут запросто исчезнуть или измениться — в зависимости от суммы. Поэтому Беллек обеспечил себе тайную поддержку среди европейских технократов, которым он помогал чисто закрывать конец месяца за компенсацию в виде некоторых незаконных льгот на приобретение или продажу без соблюдения квот, предусмотренных законом, используя для этого подставных лиц и банковские филиалы Монако или Люксембурга. Беллек не был мошенником — просто он лучше других умел лавировать в дебрях европейских законов, которые, к тому же, существенно отличались в каждой стране, не говоря уже об их постояном изменении и тысячах дополнений, связанных с прогрессирующим наплывом иммигрантов с Востока.