Ирина Богатырёва - Движение без остановок

Мы возвращаемся в коммуну, но наша комната ещё спит чистым сном. Нет только Ромы-Джа. Окно распахнуто, и, сонные, мои соседи кутаются в свои одеяла как могут крепче.

Я сажусь на подоконник и смотрю на мокрый от поливалок асфальт, на детскую площадку и газон, по которому уже гуляют собаки с хозяевами. Ко мне подсаживается Ленка и тоже спускает ноги вниз. Она зевает, её глаза ещё узки со сна, а белые волосы мохнаты, и как же мне свежо и радостно сидеть с такою Ленкой рядом!

— Ну чё, неактуально больше, — говорит она, отдирает табличку и кидает её, как бумеранг. «Запасной выход» крутится несколько раз и плоско падает во двор. Я улыбаюсь, я вспоминаю, что в десять у нас с Сашкой встреча с Граном и что до этого я хочу собрать рюкзак, и чувствую себя так, будто раскрываю крылья, толкаюсь от подоконника и оставляю навсегда позади распахнутое окно Якиманки, взрастившего нас коммунского рая.

— Жизнь — это движение без остановок, — сказал Гран, и лето моё взорвалось и понеслось так, что остановки мне только снились.

Была Якиманка — и скрылась в смоге Москвы Якиманка, был Сашка Сорокин — и остался позади Сашка Сорокин, стоило только мне заявить, что идти я хочу с Граном, странным и неизвестным Граном — отсюда и впредь, на Восток. Такого стопа ещё у меня не было, такого лёгкого, спонтанного, стремительного и страстно-устремлённого к одному ему, Грану ведомой, в бесконечности мерцающей цели.

— Всегда смотри им в глаза и говори про себя: «Стоп!», — учил он и щурился на горизонт.

Гран — ветер, Гран — странник, он похож на флибустьера в чёрной бандане и с мохнатой бородой. Кожа его любит солнце, глаза его любят дали, и кто может открыть, что у него на уме?

— И что, помогает?

Гран — учитель, он готов учить птиц в зарослях, солнечные лучи, воды речки. Может быть, поэтому он на дороге: дорога любит тех, кто знает, что несёт с собой. А что несёшь ты, приятель, кроме светлого своего, вечного одиночества?

— Что значит — помогает? Ты передаёшь им свою команду. Для них эта команда звучит как: «Стоп».

Я учусь у него. Впитываю каждое слово и жест. Через сутки у меня его походка, через трое — его манера ухмыляться и одобрительно молчать тогда, когда на Якиманке сказали бы: «Круто! Клёво!» — звенящим от восторга голосом. Чему он меня научит — видит бог и все добрые его посланники, но вокруг Грана — сила, и она захватила меня с самого первого мига. И если кто-то может подумать, что он вдруг остановится и пустит корни, то я первая не захочу такого Грана знать.

— И ты видишь их глаза с такого расстояния и скорости?

— Это не имеет значения.

Если мы останавливаемся поблизости от придорожной кафешки, Гран отправляет меня туда с котелком, в котором шуршит сухая гречка, и я возвращаюсь с кашей, чаем и двумя булочками, оставив после себя только хорошее настроение. Кто бы мне сказал раньше, что я умею так?

— Да нет, я понимаю, но пока не похоже, чтобы это каждый раз срабатывало.

— Не смотри на явления, смотри на суть. Всё, что с нами происходит, — знаки. Если эта машина нам не остановилась, это что-то значит.

— Значит, будет следующая, которая остановится.

— И это тоже. А кто будет в машине? Смотри на людей и учись — это тоже знаки, обучающие программы. Почему именно этих людей, а не других, послала тебе дорога? Чему внутри тебя соответствует этот человек? Учись это видеть .

Я училась и видела . Радовалась, что именно такого человека послала мне дорога, и варила на привалах еду. Задавала вопросы, и Гран всегда обстоятельно на них отвечал.

Только на один вопрос не отвечал Гран: куда и зачем мы идём. И почему-то от этого росло и зрело во мне чувство, что иду я не просто так, но у него давно уже есть на всё планы.

Ты поднимаешь руку и щуришь глаза. И если бы, если бы, если бы только мне знать, что видишь ты в этот миг, приятель, когда глядишь на дорогу и ловишь блики лобового стекла.

То ехали, то стояли. Сначала больше стояли. Москва держала и не хотела отпускать. Мы зевали, обернувшись к потоку, глядя в сторону столицы, а путь наш лежал за спиной и не спешил принимать нас. Мы были как камни в тугой рогатке, и кто-то никак не мог оттянуть резинку, чтобы выстрелить нами на Восток.

Мы ещё не знали друг друга. Изучали и приглядывались, что ожидать нам друг от друга и что мы друг для друга значим, а также каков у каждого из нас талант, особый талант к общению с дорогой.

Вечером прошли Шацк. Последние, кто остановился, были греки в чёрном старом ауди с иностранными номерами. Они с трудом объяснили нам, что им нужны русские деньги, и предложили купить золотое кольцо. Мы с трудом объяснили им, что денег у нас нет, а кольцо нам не нужно. Греки уехали расстроенные, мы остались удивлённые: неужели по нам совсем неясно, зачем мы на дороге?

— Ну что, для первого дня неплохо, — сказал Гран, уже оглядывая окрестности и прикидывая, где будем ночевать. — Москва — большой магнит, от такого не сразу оторвёшься.

Весь день тихое раздражение копилось во мне. Гран не был тому причиной, ибо я продолжала верить своей судьбе, столкнувшей меня с ним. Но ситуация, когда мы неподъёмные, угловатые, никак не можем сдвинуться с места — эта ситуация делала меня колючей и злобной.

— Всё дело в нашем НАМЕРЕНИИ, — говорил Гран. Он произносил это слово так, будто оно принадлежало другому языку. Он говорил это весь день. А ещё смотрел на меня и оценивал, слишком явно оценивал, а я всеми силами стремилась показать, что тоже не новичок на дороге и знаю, как это делается.

Я тянула руку и тянулась сама к каждой машине, но выглядела как пугало, отчего-то воткнутое в обочину.

Дошло до того, что Гран поинтересовался, как я отнесусь к тому, чтоб нам разделиться в случае необходимости.

— Резко отрицательно, — буркнула я и с тоской вспомнила о Сорокине, с которым мы уже разделились: он бы мне такого не предложил. Но с другой стороны, с ним я сама не пошла. Гран только пожал плечами.

Очень сильно хотелось что-то предпринять — и самое неожиданное, что я смогла сделать с досады, это забраться на чёрно-белый полосатый бортик, отделяющий трассу от крутого кювета, и пройтись по нему, размахивая руками и плохо балансируя. Гран смотрел снисходительно. Даже будто кивнул. Я спрыгнула и обернулась к трассе.

Она была пуста. Закат горел такой спокойный и классически алый, что хотелось думать только о вечности, а о машинах и трассе забыть.

— Газель! — вместе вскинули руки. Через минуту в машине.

— Вам куда, ребята? — обычный вопрос.

— Как можно дальше, — обычный ответ.

— Садитесь, мне в Тольятти. Только я гнать буду, в шесть там быть чтоб, а то дамбу закроют, тогда до вторника на этой стороны …и пинать.