Василина Орлова - Пустыня

— Ты станешь ба-альшим человеком, Димка! — твердил дядя Сеня. — Но если тебе будет плохо, ну мало ли что случилось, поругался с женой, попёрли с работы, или тошно тебе с перепоя — ты всегда знай, что есть на свете…

Тут голос дяди Сени приобретал интонации в точности как «В гостях у сказки».

— Что есть на свете, Димка, солнечная страна Глазов…

И мне запомнился тот ноябрьский город. Дмитрий возил невесту показывать родне.

В плацкарте пожилая женщина вешала пиджак на плечики, обернулась:

— Дима!

В углу интересом светилась ещё одна пара глаз.

— Здравствуйте!..

Светлана Ивановна и Роза Васильевна, преподавательницы педвуза, возвращались с какой-то столичной научной конференции. Дмитрий начинал учиться у Светланы Ивановны ещё в те времена, когда Роза Васильевна была просто Розой.

И вот уже Светлана Ивановна рассказывает нам свою историю.

— Село Сабунды под Целиноградом. Мыльное озеро. Делилось: чеченцы — мазанки. Немцы — стройные, ровные домики, стояли отдельно. Казахи — такие приземистые дома. Пыль столбом, ветер, голая степь. Я закончила университет в Минске в шестьдесят первом году… И отправилась на целину. Директор школы, казах: «Дайте-ка ваш диплом» — и закрыл его в ящике стола на ключ. Ой, а так бы уехала сразу.

— Правда?

— Ну вот клуб. Танцы после кино. И представьте себе такую сцену: ко мне подходит белоголовый парень, а я и не знаю, кто. Приглашает. А я была высокая… Отказалась. Потом подходят двое каких-то чёрных, старых, страшных. «Ты почему не пошла танцевать?» — «Так он же ниже меня!» — «Эй, ты попала к нам» — «А вы кто такие?» — «Мы — чеченцы. Первый раз мы тебе прощаем, потому что ты учительница».

Мы в купе, а слева, с боковушек, прислушиваются к разговору двое. Рабочие. Родом откуда-то оттуда, если не из Чечни, так, может, из Азербайджана. Или армяне. Мы всё ещё очень близоруки, не различаем ведь в основном уроженцев восточных республик…

— Потом мы с ними подружились. У них есть хорошие качества. Но возразить нельзя было. Они выкидывали девушек из клуба, и никто не мог подойти. Если девушки делали что-либо не так. Ох, было дикое время. Как-то в шестидесятые поляк приехал в Глазов в шортах, и что вы думаете? Забрали милиция: у нас не принято в белье ходить. Да…

Роза Васильевна, историк, делает движение бровями. Наверно, у нас у всех сейчас на лицах отражаются сложные чувства.

— Хрущов призвал нас, и мы поехали. Сумасшедшие были. Целину покорять. Больные на всю голову. — Светлана Ивановна засмеялась.

И, хотя говорила так, было ясно: гордится. И есть чем! А мне?..

— Учительница — что-то святое для них. Университет — запредельное, им казалось, мы всё могли преподавать. «Возьми химию», — сказал директор. А я — чистый гуманитарий…

Принесли чай в коричневых чашечках-напёрстках. Где знаменитые железнодорожные постаканники с глухарями? Где сахар, упакованный по два кусочка в обертке, на которой изображен состав?

Светлана Ивановна переключается на теперешних своих студентов.

— У нас много… Талантливых, оригинальны. Девочка одна — пишет, ответственная такая… Журналы выходят… Один певец, как их, рокер, Игорь, я его со школы помню, волосатый такой ходил, обтёрханный, вдруг, внезапно — ушел в церковь. Батюшка теперь, да…

Роза Васильевна тоже хочет рассказывать. Она говорит:

— У нас высок статус научной работы. Прохождение по научным степеням — не рутина, как для многих московских студентов, окончивших курс и не знающих, куда себя деть. Скорее — возможность поехать куда-нибудь, поучиться. Заграницу, в Москву… И, может, почти единственная возможность. И я, слушая вас, Светлана Ивановна, вот как сказать? Затужила, что ли: на долю нашего поколения не досталось проекта. Амбициозного, дерзновенного. Проникнутого высокими идеями. И плоская пропаганда образа действия такова — ну, да мы все её знаем…

— Маленькие восточные народы страшно ревнивы. — продолжает Светлана Ивановна. — Армяне не любят азербайджанцев, дагестанцы не терпят грузин, чеченцы болезненно воспринимают ингушей. И всех их злит, что мы их не различаем, а для нас, русских, которые меж всем этим — всё едино. Мы всех любим. И всегда принимали тех и других…

— А расскажите, как вы дальше жили на целине?..

— Да как жили. Как все живут. Вышла замуж, родился сын. Теперь чертыхается, вписывая в анкеты место рождения. Длинно, говорит, непонятно, никто не знает, где. Многое было. Туалет так: казашка шла с чайником, присела. Встала, пошла. Мы внедряли культуру… Механизаторы заканчивали работу, все в масле, и шли в клуб. Мы решили бороться. Ходили в белых блузках. И что вы думаете? Первые блузки выкинули! Не отстирать было. Зимой на каблуках. Летом — плавали в купальниках. Всё село сбежалось смотреть. Ребята говорят: «А нам в чем?» — «А в плавках». Купили…

Рабочие слева, огромные, рослые мужики, внимательно слушают. Почти в забытьи. Один даже рот приоткрыл. Нас всех занимает. Светлана Ивановна с привычным накатом лектора, с удовольствием впивая наш интерес, обращается ко всем, расправив плечи, расширив аудиторию.

— Потом я организовала драмкружок. В общем-то, меняли что-то. Им нравилось. А когда выходила замуж — мне чеченцы сказали: «Если не пригласишь на свадьбу, всё тебе разнесём». А жениху: «Если ты её обидишь, мы тебя убьем». Они нас защищали, учителей. Но страшновато было. От этакой защиты… И вот теперь они изгоняют русских, казахи, Чечня… Мы столько делали для них!..

— Тихо, Светлана Ивановна! — громко говорит Роза Васильевна шипящим шёпотом, и умоляюще показывает округлившимися глазами на слушателей слева, чёрных лицом, волосом и руками.

Те, смутившись, отворачиваются к окну. Там ряд картин, что будят в душе знакомые чувства. Снег. Припорошенные ёлки. Поля. Стога…

А Светлана Ивановна словно бы и не слышит.

— Я возила десятый класс в Москву, своих казахов, у нас там были переростки — долго не было в Сабундах десятого класса, вот и собрали всех. Лет по девятнадцать встречались. Я повезла их. Они не видели никогда поезда. Увидели — испугались. Сбились вокруг меня. В стаю.

Смеётся, веерная паутинка морщин на висках.

— Я говорю, остановится — сядем. А спать на верхней полке… Как? Мы не можем! Купили торт. А он оказался мороженое. Не успели съесть, растаял. Где торт? Нету. Вы бы видели, они так плакали… А метро? В метро — вошли в какой-то вагон, уехали… Я метаться, дежурному: «У меня дети уехали!» — «Сколько лет?» — «Шестнадцать, семнадцать, восемнадцать…» — «Гражданочка, — говорит, — вы что? Это не дети!» — «Дети, — говорю, — дети первобытные!»

Голосок Светланы Ивановны звенит молодо, по-комсомольски, словно серебряный колокольчик. И потихоньку рабочие разворачиваются снова.