Василина Орлова - Пустыня

Прихотливый глюк. Текст распался на миллион кусочков: по одной букве в абзаце. Словно специально писали в столбик. Безвестный постум сказал, что соединил буквы, убрав все пробелы, а потом разбил на слова ту громадную строку.

И я разбила строку. Тронутая вниманием, предложила: хочешь, прогуляемся по Москве?

Накануне с живым Евгением были в клубе. И на экране, заслонив запутанный документ по банковской ипотеке, как чёртик из табакерки, выскочило оранжевое окошко «аськи». Со словами:

12:03 постум: привет! какая у тебя сегодня сумочка?

Я отстучала:

12:03 я: у меня их много. Тебя какая интересует?

12:04 постум: та, что сегодня с тобой.

12:04 я: круглая, красная, с тонкими лямками.

12:04 постум: отлично. Будь добра, посмотри, что там внутри.

12:05 я: знаю я этот тест.

12:05 постум: это не тест.

12:05 постум: пожалуйста.

12:09 я: ну и?

12:09 постум: ты посмотрела?

12:09 я: да.

12:10 постум: ты ничего не нашла?

12:10 я: а что я должна была найти?

12:11 постум: записку.

12:11 я: погоди-ка. какую еще записку?

12:11 постум: ту, которую я тебе написал. ту, которую я вложил в твою сумочку — красную, с тонкими лямками, когда мы были с тобой вчера в клубе.

12:20 я: ничего не понимаю.

12:20 постум: что?

12:21 я: у меня в голове сейчас взорвется.

12:21 постум:)))

12:21 я: как тебя зовут?

12:21 постум: меня зовут Евгений. Забавин — мой творческий псевдоним.

С силой надавив на клавишу мыши, захлопнула «аську», и от души пожалела, что это невозможно сделать с каким-нибудь громким звуком — стуком или хлопком.

Днём семаджик засемафорил ещё раз:

15:26 постум: прости, то была импровизация. мистификация, вдохновленная исключительно твоим образом.

Я была недовольна. Собой. Им. Всем миром. Надо же, я всё поняла, только когда растолковали. А ведь было, было подозрение, нет, тень подозрения.

Интересно, испытывал он ревность сам к себе?

А я так ждала вечера, встречи. (Нечего и говорить: не состоялось). Думала — замечательный парень пишет. Думала — должно же и мне повезти. Я заранее была намерена на первом же свидании поцеловать. Крепло чувство, что он понравится и вживую. А он оказался Евгением. Что за бред.

И если бы я стала выдумывать историю подобного рода, то её следовало бы «докрутить», как хороший бильярдный шар, ну то есть фабула была бы примерно такая: героиня понимает, герой, которого она искала, существует в реальности — и не где-нибудь, а вот тут, близко, он хорошо знакомый — но совершенно не известный — ей человек. И, конечно же, она влюбляется в него.

Но мы живём в мире реальном, а не придуманном. (Хочется верить хотя бы в это). Поэтому ничего подобного, естественно, не произойдёт.

«Никуда не денешься, — сказал он вчера, в клубе, — ты будешь всё время разбивать людям сердца».

Но ничьё сердце — уже никогда — не трону так глубоко, как его. И поэтому я его, честное слово, почти — ну, почти что! — люблю. Как почти любила в каждое из тех двух или трёх объяснений, которые состоялись.

Женя, знаешь, не представляю жизни без тебя. Не просто слова. Гораздо серьезней: реальность. Но, тем не менее, никак не любовь. Хотя, по некоторым досужим мнениям, любовь есть основа реальности.

И сколько же мне ещё предстоит сделать безрезультатных попыток в тебя влюбиться? И каким образом ты войдёшь в мою жизнь в следующий раз?

Спустилась во внутренний двор Академии МВД, где наша шарашкина контора арендует помещение под свой бестолковый офис. Тополиному пуху, вихрем кружащемуся в воздухе, чего-то недоставало. Чего-то такого, что было у него, когда я спускалась сюда в прошлый раз. И небо словно что-то утратило. Подумав, совершив усилие, вспомнила: постум оказался плодом воображения. Такого человека не существует.

Дома я вздумала составить ему письмо.

Походила по моей территории, с надеждой вот-вот уцепиться за что-то в мире потустороннем, что даст первый импульс, толчок — тыкнет в спину, обожжёт холодной лапой за шею — направит к компьютеру или вот блокноту. Что-то должно случиться — произойти. Но что и как? Утомительно граммофонит большая толстая синяя муха, летает по комнате и зудит, и зудит, и зудит. Зануда! Словно я в чём перед ней провинилась.

Где ты, подлинность? Почему тебя нет? Сменившими цвет глазами заглянуть за край — и не испугаться себя. Всё самоосмысление, особенно письменное — попытка преодолеть страх. Порой безуспешная.

На всё заранее всегда готов ответ — готова я сама, такая, какую не испугаюсь. И я тяну из мягкого рта утомительно длинный блестящий волос, тонкий и прочный, длиннее транссибирской магистрали, всех ниагарских водопадов, выстроенных по убывающей до луны, и заранее привычно и удобно, складно и потребно совпадают выступами и нишами, сочленениями и сокрестьями, выгнуто-вогнутые слова и предложения, фразы и сочетания, совпадения и соединения.

Кроме девятой симфонии Лювига ван Бетховена. Наблюдавшего в слепоте нечто такое, чего нам никогда не увидеть.

А где-то — этажом ниже — играют на пианино. Совершают чёткие экзерсисы. Пальцы танцуют над шахматами клавиш. Алгебра и гармония рвутся навстречу друг другу в упоительном соитии. Напрасно силюсь вспомнить, что звучит, такое знакомое. Хоть бы место, где слышала?..

Хочу домой. Часто, засыпая, ловлю мысль за ускользающий в сумраке сонного безумия длинный чешуйчатый хвост: домой. И опять мысленно касаюсь холодным пальцем серёдки лба — я уже дома. Некуда идти. Аксиома. Нужно затвердить.

Дом бывает у человека лишь до поры, пока не жил в других домах. Возможность разнообразия умертвляет ненужные понятия: дом. Родина. Любовь. Тоска.

Но почему-то язык наталкивается на пустоту в полости рта, словно как там, где раньше рос зуб. Костяное семя выпало, из него вырастет дракон. А пустотка осталась. Семья. Настоящее. Дом.

Сжимаю кулаки, и рот тоже сжимается — в линию. Я свирепа, упряма, упорна. Так говорят на Украине: когда человек рождается, руки держит кулаками — «всё моё» — а когда умирает, выпрастывает, размыкает «долони»-длани — «ничого не треба».

Мне пока ещё нужно. Многое. Столь многое, что вы почти не можете. И не надо. Возьму сама.

Обманщики. Как доказал случай с «аськой», можно ни словом не грешить против истины — и обмануть. А многие лжецы вообще несут столько захватанной дряни, тлетворных увещеваний и утомительных благоглупостей, поневоле шарахаешься.

Но, чем сильнее порыв, тем больнее врезаешься — коленом, бедром, плечом. В стекло или фанеру. Нет, мне не кажется, что сие заграждение из бетона. Оно даже не производит впечатления стены или забора. Краткая чепуха, неясная заграда ни с того ни с сего, в чистом поле. Так бывает в русских лесах. Идёшь, и видишь в глуши какую-нибудь керамическую посудину — обычную раковину, или даже ванную, чугунную, с эмалированными боками.