Франсуа Каванна - Сердце не камень

— Господа, вот ответ на все ваши вопросы! Эти грузовики отвезут всех незаконных жителей этих мест в Центр временного жилья, где им будет намного удобнее, а главное — я настаиваю на этом пункте, потому что надо думать о детях, господа, — они будут жить в намного более гигиенических условиях, в ожидании, когда им будет выделено жилье в соответствии с экономическим и семейным положением каждого…

Бородач с микрофоном прерывает:

— Где вы хотите их поселить? У черта на куличках? В трех часах на поезде от места работы плюс час пешком? Уже слыхали!

— Мне больше нечего вам сказать.

— Ладно. Мы поедем за грузовиками.

— Как вам угодно. Делайте вашу работу.

— Ты прав, Тото. А скажи-ка, кстати, все эти гориллы, зачем они здесь, против кого?

Но Тото уже отвернулся, чтобы командовать погрузкой разноцветных туристов и их барахла.

Тут-то и стало видно, для чего нужны были "гориллы". Бабы не хотят уезжать без своих мужичков, они начинают громко голосить, что же будет, муж придет с работы, а дома больше нет, бабы больше нет и детишек нет, а он-то голодный, он-то усталый, тогда он заплачет, он разбушуется, он плохо говорит на французском, никогда он нас не найдет, никогда, никогда… Женщины воют, рвут на себе волосы, раздирают одежды, детишки ревут от страха при виде воющих матерей, толпа чувствует себя как в кино.

Твердо, но ловко силы, называемые "силами порядка", начинают заталкивать весь этот несчастный народ в грузовики. Это не так-то легко. Тут требуются, так сказать, гуманность и милосердие. Нельзя было бы доверить такое тонкое дело любому подразделению. Эти же парни владеют навыками и манерами. Что называется, очаровательные силы порядка. Действительно, непонятно как, но бабы, детишки и скарб на­конец загружены в большие фургоны и готовы к отправке.

Кошачья мамочка вместе со своим верным рыцарем, то есть со мной, терпеливо ждала завершения погрузки всех потерпевших кораблекрушение, чтобы предстать в свою очередь перед кузовом последнего грузовика, того, где еще оставалось местечко. Я протягиваю верхнюю корзинку малышу с большими газельими глазами, который, радуясь, что пригодился, тянет руки через борт. Но вдруг возникает тощий силуэт. Это высокомерный скелет гражданского-лица-который-облечен-полно-мочиями-и-ответственностью. Официальные мощи провозглашают:

— Не может быть и речи. Нам поручено отвезти этих людей во временный приют, а не в зверинец.

Его несгибаемость и служебное рвение плохо скрывают злобное торжество. Она этого не ожидала. Она возражает:

— Но вообще-то…

— Никаких "но" и никаких "вообще", — торжествует мрачный гад, — это предписание. Животные не допускаются в приюты. Разве что в Ноевы ковчеги, — острит он, очень довольный собой.

Он делает шаг в сторону, высоко поднимает руку, а затем опускает ее. Грузовики трогаются и через несколько минут заворачивают за угол Мы остаемся на дороге с кучей мяукающих корзинок и со всем барахлом. Как идиоты.

Это становится уж слишком много для одного дня. У маленькой храброй дамочки, утопающей в своих многослойных одежках, в первый раз обескураженный вид. Она бочком опускается на коробку с кошачьимц консервами "Шатэкски" — "Изысканная киска" — и, качая головой, блуждает растерянным взглядом по лужам, оставшимся после ливня.

А я что тут делаю, я-то при чем? Я стою с опущенными руками и та же бесполезен, как лужи на асфальте. Говорю себе, я всего лишь проходил мимо, оказал небольшую помощь, сущий пустяк, из симпатии, и в результате увяз в самом неприятнейшем деле. Мне хотелось бы потихоньку удрать, меня так и подмывает это сделать, но нет, она ведь в самом деле оказалась в абсолютном дерьме, я не могу с ней так поступить. Да, но зачем я ей? Тут нужен парень что надо, один из тех шустряков, у кого всегда наготове решение, связи, знакомые. А я как птица на ветке, настоящий разиня, живу как во сне, меня никогда нет там, где я нахожусь на самом деле. Я сочувствую, я сокрушаюсь вместе с ней, ставлю себя на ее место, переживаю, ну и что? На ее месте я оставил бы кошек, собаку и все прочее прямо здесь, прокрался бы до угла на цыпочках, а потом бы просто-напросто удрал далеко-далеко… Я знаю, потом начались бы угрызения совести и ужас перед тем, что сделано, и отвращение к себе. Но это ПОТОМ.

Однажды я сидел за рулем своей развалюхи, — да, у меня была машина, в одном из закоулков моей жизни, у меня даже есть водительское удостоверение, не знаю, куда я его дел, — так вот, драндулент сломался прямо посреди бульвара Сен-Жермен, в середине чудовищного движения, о, ничего страшного, всего-навсего отказала эта дрянь, переключатель передач хода, который заедает каждый раз при остановке, каждый раз, подлюга такая, а остановки, представьте, через каждый метр, и аккумулятор сел, а я пытаюсь перехитрить этот проклятущий двигатель, переключаюсь на нейтральную передачу и быстрее, быстрее левой ногой проскользнуть за правую, намертво прижавшую тормозную педаль, нажать на педаль акселератора, врум, врум, только бы не заглох, о черт, я запутался в собственных ногах, не успел, но все же мотор завелся, и тут моя развалюха прыгает на тачку, остановившуюся прямо перед ней, и все эти идиоты сзади, спереди, справа, слева, с мордами, перекошенными от ненависти и презрения, осыпают меня страшными проклятиями, этогоя совсем уж не могу переносить: выглядеть идиотом — самое худ­шее на свете, это может толкнуть вас на подвиг или на самоубийство, я уже был готов на то и на другое, все смешалось в моей голове, эта злосчастная дерьмовозка, мои дурацкие бестолковые ноги и все эти разъяренные рожи вокруг, сигналящие, изрыгающие проклятия, крутящие пальцем у виска, как будто им самим никогда не приходилось ломаться, попадать в дурацкое положение, нет, никогда они не испытывают сомнений,всегда знают, что нужно делать, и делают это тютелька в тютельку, ! вонючие идиоты… Ну так вот вам, я захлопнул дверцу, бросил тачку тут же, посреди бульвара, прямо напротив модного бистро, да, вот так, зажатую в океане жестянок, как изюминка в рисовом пироге, и я смылся куда глаза глядят, мне надоело, пусть сами выпутываются, а я бы помчался I за утешением к мамочке, если бы она еще была жива. Вот я каков.

Вот я каков, но тут примешивается эта паршивая гордость, или жалость, или назови это как хочешь, которая высовывает свой нос именно тогда, когда не надо, и заставляет меня делать такие вещи, каких я никогда не стал бы делать по собственной воле, я хочу сказать, по своей НАСТОЯЩЕЙ собственной воле. Потом, конечно, я сожалею, называю себя дураком и пижоном… Да. А сегодня это происходит так.

Я кладу ей руку на плечо с видом старшего брата и говорю:

— Поехали ко мне. На эту ночь. Чтобы вы успели прийти в себя. Завтра вы сумеете что-то придумать.