Игорь Афанасьев - PHANTOM@LOVE.COM (ФАНТОМ - ЛЮБОВЬ)

— А вы, Иван Николаевич, в «буриме» играете? — задиристо спросил

Филя.

Директор, демобилизованный офицер прошедший всю войну, вздрогнул от прямолинейного вопроса, но честно сознался:

— Да нет, я всё больше в «подкидного». Или в домино!

Клара Николаевна вежливо кашлянула и что-то жарко зашептала на ухо директору.

— Не может быть, — отмахнулся Иван Николаевич, — вот так, сходу?

Он с ещё большим недоверием посмотрел на Филю и вдруг грозно выпалил:

— А ну, чеши — «водка, селёдка, пионер»!

Филька знал, что как всякий любитель, впервые дающий задание игроку в «буриме», директор даст очень близкие и даже уже рифмующиеся слова. Более того, сочетание «водка — селёдка» было как бы обязательной программой любого из приятелей Алика-боцмана, который уже давно вышел из тюрьмы и с гордостью демонстрировал по вечерам залётным дружбанам Филькины способности, не бесплатно, естественно. За хорошую импровизацию взималась плата в стакан портвешка, за две — бутылка. Алик был строг, Фильке не наливал, но давал побренчать на своей гитаре и позволял стянуть сигаретку из пачки «Памира».

Не прошло и половины из отпущенной по правилам минуты на обдумывание, как Филя с достоинством произнес стих:

Хохот в учительской привлек внимание прохожих на улице, а когда отсмеялись, Иван Николаевич достал ручку и вывел на Филькином сочинении пять с минусом.

— А почему с минусом? — переспросил обнаглевший Филька, хотя прекрасно знал, что пару — тройку ошибок в тексте влепил обязательно.

— Потому что — не Пушкин! — строго нахмурил брови директор. — А ну, давай что-нибудь про сбор металлолома!

Филькина судьба была решена. Он был зачислен в школьную агитбригаду, где на десять девчонок он был единственным мужчиной. Его это ничуть не смущало, на всех смотрах художественной самодеятельности он лихо декламировал свои и чужие сочинения, хотя чужих становилось всё больше, и закончилось это сплошными поэмами про Партию и Ленина.

Еще два-три года учителя пытались вложить в его голову теоремы, формулы и таблицу Менделеева, но затем просто стали закрывать глаза на полное Филькино равнодушие к точным наукам. Победы агитбригады на смотрах и конкурсах приносили славу родной школе, а на математических конкурсах побеждал лучший друг Сашка.

Так Филе открылся первый способ эксплуатации Божьего дара.

Сложнее было с ростом.

Филя упорно не мог вырасти. Он был самым маленьким в классе и от этого самым задиристым. Он дрался по любому поводу, потому что девчонки не ставили его ни в грош — кому нужен был кавалер на две головы ниже дамы сердца? Нельзя сказать, чтобы при своих физических данных Филька всегда брал верх, но бился всегда достойно, и с любым противником.

Недостойные сильного мужчины чувства он испытывал только к двум людям: он опасался одноклассника Кольки, который был чертовски силён и всегда бивал Фильку, но больше всего неприятностей доставлял ему, как впрочем и другим мальчишкам, босяк, по имени Парэлык. Он был старше лет на пять и наводил ужас на школу, подлавливая по утрам пацанов в подворотне, за сто метров от школьного двора. Роста он был невысокого, но ледяные рыбьи глаза и авторитет старшего брата, который действительно когда-то кого-то убил, наводили страх на самых сильных, не говоря уже о мелюзге.

Жестом, из подворотни, Парэлык останавливал мальчишек, спокойно осматривал их карманы и собирал гривенники и пятаки, выданные детишкам на молочишко. Он действовал методично и аккуратно, никого не бил, но что было ещё страшнее — говорил тихо, грозил пальчиком и выразительно прикладывал его к губам.

Фильке каждый раз было стыдно и обидно до слёз, когда он попадал в лапы мерзавца, но страх сковывал всё его существо, когда он видел этот мутный взгляд.

Накануне девятого мая в школу несли цветы. Утром мама протянула Фильке рубль и распорядилась:

— Купишь на пятьдесят копеек тюльпаны на углу, а остальное — на мороженное!

Последнее время она не часто баловала Филю вниманием, была рассеянной, всё время куда-то убегала и приходила с работы поздно. С папой она постоянно ругалась по любому поводу, ревновала его к каждому столбу и часто доводила себя до истерики, перечисляя его опоздания после смены. Папа злился, брал шахматы и уходил к другу пить водку.

Возникал новый скандал.

Но накануне праздника все были в хорошем настроении, и папа, подмигнув Фильке, также сунул ему в карман наградной рубль.

То ли неожиданное богатство, то ли прозрачное майское утро, а может быть и ожидание завтрашнего праздника и выходного дня — вызвали у Фильки чувство восторга и радости. Он пронесся вприпрыжку мимо угла, где бойко торговали всякой всячиной, и только возле злосчастной подворотни вспомнил о необходимости купить цветы. Филя сунул руку в карман, достал два рубля, полюбовался на целое состояние и развернулся в обратном направлении.

— Эй.

Негромкий оклик из подворотни накрыл его чёрным мешком страха.

Это был голос Парэлыка.

А из Филькиного кулака торчали два рубля.

На цветы.

На мороженное.

На праздник.

Слёзы сами залепили густые Филькины ресницы, и он обречёно шагнул навстречу позору.

Привычным жестом Парэлык протянул руку, даже не удосуживаясь «шмонать» сопляка, и когда Филька расстегнул нижнюю пуговицу своего узенького плащика, то было понятно, что он сам вывернет карманы — не впервой ведь.

Носок Филькиного ботинка врезался в пах босяка.

Тот только охнул от боли и неожиданности, но когда маленький, но крепкий кулак въехал ему в глаз, Парэлык громко и грязно выругался.

На третий удар Фильку не хватило.

Он обернулся и побежал со всех ног, ожидая топота погони и удара сзади, но когда добежал до дверей школы, то никого за собой не обнаружил.

Весь день прошёл в мареве страха.

Домой он пошел окружной дорогой, боясь поведать о случившемся даже близким друзьям.

Утро следующего дня началось, как и все праздники.

Папа с Филькой собирались на демонстрацию, а мама резала овощи на салат «оливье» и жарила картошку на большой сковородке.

По улице двигались группы празднично одетых людей, они несли букеты бумажных алых маков, красные флаги, транспаранты и, главное, гроздья разноцветных шаров. Шары рвались из рук под порывами ветра, а иногда лопались по непонятной причине, хотя «причина», с рогаткой в руках, пряталась в ближайшей подворотне.

Филька не стрелял из-за угла, хотя рогатка у него была отличная — резина от кордовой модели, а скобки из медной проволоки. Оружие он применял только для самообороны и для стрельбы по воронам.