Игорь Афанасьев - PHANTOM@LOVE.COM (ФАНТОМ - ЛЮБОВЬ)

— Ша, базар! — гордо произнесла резюме Женька и разделась окончательно.

Она вела себя удивительно достойно и красиво.

Это была её идея, это было её наказание за пагубную страсть, и она приняла его так, как только может это сделать красивая женщина, когда отступать уже некуда.

Она не просто разделась, она влезла на стол и несколько раз прошлась по плоской доске, замирая в разных позах.

Южная луна освещала её тело с верхнего яруса, а тусклый свет свечи — снизу. Она возвышалась над очумевшими от счастья пацанами, словно богиня, сошедшая по лунной дорожке на Землю.

Ничего нового Филька для себя не видел — он видел по-новому.

Через забор двора по Большой Житомирской номер восемь он не раз, вместе со всей шпаной, подглядывал за обнаженными женщинами, которые принимали солнечные ванны в солярии Центрального Телеграфа. Увиденное тщательно и пошло обсуждалось, и никакими анатомическими новинками Фильку удивить было невозможно.

Но то были голые тётки, а это — обнажённая Богиня.

Женька слезла со стола, и единственным, кто решился нарушить благоговейную тишину, оказался темпераментный Аркашка. Он придвинулся к ней поближе и, пожирая глазами, почти простонал:

— Дай потрогать, Женька!

— Пошёл на.! — тихо ответила девочка, но ругательство прозвучало как приказ, и мальчишки расползлись в разные стороны.

Филька, весь в совершенно разобранных чувствах, двинулся в свой сарайчик, но увидел, что на пороге дома сидит папа и одна из москвичек. В темноте они не заметили приближающегося Филю, и он отчётливо услышал их разговор.

— Ну, поехали со мной, — горячо шептала женщина, обращаясь к отцу, — ты же не любишь её, я знаю!

Филька остолбенел от неожиданности.

— Ты не понимаешь, — грустно отвечал отец, — у меня пацан растёт, он её любит, она — мать.

— Я буду любить его больше! — ещё жарче шептала женщина. — Что ты можешь ему дать в своём Киеве? Вырастет в подворотне. А у меня в Москве квартира, я кандидат наук, он будет как сыр в масле!

— Перестань, — тихо отвечал отец.

Неожиданно Филька почувствовал чьи-то ладони на своих ушах — это была Женька. Она потянула его в сторону от крыльца и тихо шепнула:

— А подслушивать — нехорошо!

Она утянула его в угол двора, к столу, за которым лишь несколько минут тому назад кипели невиданные дотоле Филькой страсти.

Они молча выкурили папироску на двоих, и Женька, усмехнувшись, спросила:

— Что? Смешно было?

Филька долго не мог подобрать правильный ответ, но потом определился:

— Красиво.

Девочка недоверчиво посмотрела на мальчугана, но ни капли фальши в его ответе не обнаружила. Она усмехнулась и добавила: — Спасибо, что хотел выручить. А что, было бы лучше, если бы я не разделась?

Врать не было никакого смысла.

— Хуже, — шепнул Филька.

Её рука крепко ухватила его вспотевшую от волнения ладонь, он почувствовал под рукой твёрдый бугорок, и горячая волна пронеслась в Филькиной голове. Он непроизвольно потянулся к Женьке, а она сама придвинула грудь к его лицу. Солёные волны Чёрного моря хлестнули его по губам.

Фильку бил мелкий озноб, и ему хотелось наброситься на Женьку, чтобы ощутить вновь это ни с чем не сравнимое чувство, чтобы повторить его ещё, ещё и ещё.

Женька предусмотрительно вскочила на ноги и, чмокнув Фильку в щеку, убежала.

Она не показывалась во дворе несколько дней и лишь за полчаса до Филькиного отъезда выглянула из своего окна и помахала ему рукой, а затем появилась на крыльце рядом с двумя москвичками. Одна из подружек плакала, вторая утешала её, как могла, а папа никак не мог застегнуть чемодан и чертыхался.

Женька вышла на крыльцо в красивом сарафане — в котором раньше не появлялась никогда. Она не подошла к Филе, не плакала, не целовалась на прощание — она просто вышла на крыльцо и помахала ему вслед рукой. Взмахнули на прощание и москвички, но быстро ушли в дом.

А Женька ещё и к воротам вышла, и папа, который быстрым шагом шёл к троллейбусной остановке, несколько раз с удивлением оглядывался на стройную фигурку в зелёном сарафане и на своего взрослеющего сына.

Много лет спустя, уже заканчивая десятый класс, Филипп попал в Одессу на фестиваль агитбригад. Ему дали задание написать некую песню о южном городе и спеть ее на закрытии фестиваля.

Продумывая варианты, сочинитель вышел из гостиницы и пошёл вдоль улицы, ведущей к морю, к пляжу «Аркадия». Минут за двадцать до пляжа, он с удивлением поймал себя на том, что совершенно уверенно свернул в небольшой переулок, вдоль которого стояли полуразрушенные дома и заборы, а рядом копали большую яму и впихивали в неё огромную трубу. Пройдя ещё несколько шагов, он оказался у маленького дворика, в углу которого стоял старый деревянный стол, вкопанный в землю. Во дворе не было ни людей, ни собак, ни других признаков жизни.

Это был Женькин двор.

Двор и дом были гораздо меньше, чем в его воспоминаниях, но это были именно они. Идти в дом не было смысла. Он присел за тот самый деревянный стол и быстро набросал текст песни и даже напел мотивчик в ритме танго:

Филимон промурлыкал припев танго и послал файл в распечатку.

Светало, над зеленью Гончарного яра слоилась папиросная дымка тумана, по красным кирпичам пешеходной дорожки куда-то деловито топал ежик, а здоровенный кот замер в задумчивости, решая для себя, бежать за странной крысой или нет. Птицы будили друг друга и весь окружающий мир, а к их пересвисту и хлопанью крыльев добавлялись механические звуки просыпающегося города.

«Зачем я это делаю? — подумал Фил глядя на печатающиеся страницы. — Кому всё это нужно?».

Спать не хотелось. Он принял душ, побрился, выпил чашку крепкого кофе и вышел на улицу вместе с толпой роботов-уборщиков. Днем эти электронные истуканы выполняли роль постовых на пешеходных дорожках, исправно следили за тем, чтобы никакой торопыга-водитель не посмел толкнуть пешехода, а чего хуже — ребёнка. Любое нарушение правил они фиксировали глазом-видеокамерой и немедленно переправляли в Единую Систему Контроля, а у самого нарушителя в ту же секунду отключали действие бортового компьютера, и тот должен был смиренно дожидаться приезда патрульной машины.