Александр Терехов - Крысобой. Мемуары срочной службы

Дверь?! Не отсюда. Справа? Пищат немного, может, одна? Во, а теперь слышна куча. Самое время. Первый час ночи. Самка демонстрирует позу лордоза, а самец осуществляет садку. Недалеко. Но не сразу же за углом? Сомневаюсь, что норы за дверью. На ней цифры намалеваны, какая-нибудь щитовая. Похоже, здесь столики, жрут, зубы точат о жесть. Два миллиметра в день. «Иначе нарастут и сдохнешь с разинутой пастью», как говорил Ткачук, голова московской санэпидстанции. Не волок он дератизацию жилых объектов, и диссертация его по туркестанской крысе — ее-то он изучал, любил выезды в жаркое поле с уступчивыми лаборантками. Вот он и вышиб Старого после Олимпиады, стоило заикнуться о заниженных цифрах закрысенности.

Пол — свеженатоптано. Основные дорожки, застолбленные запахом, по стене. Под нижней ступенькой — дыра, отверстие в твердом грунте, шесть сантиметров, я закряхтел: неграмотно оставлять за спиной открытую нору. Время пастись. Первая же гулена обойдет меня сзаду и застучавшим сердечком, запахом смертного страха разгонит пищащие песни и пляски по щелям, — забьются и умрут, извергая ужас потопом на весь подвал. Залягут все, придавленные могильным — чужой. Не выйдет тогда выставка. Ничего деду не покажу.

Едва ступая, я взлетел на улицу.

— Иван Трофимович, иди сюда. Ну? Отмечены факты нападений?

Он громко отозвался:

— Никто.

— Не ори.

— В траве целых две, так носятся — как котята. В мусорке все время царапали, но не видал.

— И что?

— Ничего. Я ж говорю: не вылазят.

— Я спрашиваю: что, трясет, как всегда?

— Терпимо. Я ведь раньше не пробовал один стоять. Неловко. А постоял — как так и надо. Руки только потеют. — Он помахал ладонями и хохотнул. У меня заныл живот — так и свихнется.

— Тихо пошли. Все, как я. А? — Уловил заминку. — Теперь чего боитесь?

— Готов. Уже терпимо. — Осекся и хрипло вздохнул.

Я показал кулак двум мужикам, курившим у дальнего подъезда, запустил отставника в подвал, притворил дверь.

Первым делом я стребовал носовой платок, чтоб не обжечься, разложил на ладони, и вывернул лампочку над дверью.

От внезапного затмения никто в нору не рысил.

— Слышите характерный цокающий звук?

Иван Трофимович стыл с известковыми щеками — сейчас заплачет. Выходит, кодла гуляет под другой лампочкой. Пойдем. Под ступенькой нежилая нора? Разве удобно — все ходят. Начали копать и бросили? Они бы не потерпели рядом с жилой норой столик и туалет. Хотя…

Спустились, я ткнул направо:

— Что там?

У него подрагивали губы: коридор. Я понимаю, что не женская баня. Продольный? вилкой? глухой на один подъезд? Он трясся: ни разу не был. Да, как заселились — ни разу. Благодарю. А если нора жилая? Двенадцатиметровая с тремя гнездами и двумя родильными камерами? Тогда тварь выскочит прямо на ноги. Отвлекает меня. Где?

Я нашел ощупью банку из-под тушенки, вдавил ее пяткой в дыру под нижней ступенью. Все. Высунул морду из-за угла: коридор. На весь дом. Лампочки пятнами. Не люблю я такие коридоры, ты всем на виду. Трубы высоко на костылях. Слева и справа, что тоже гадко. Явно ничего не свешивается, не бегает. Слева. Справа пока не скажу. Послушай. Козел, дышит как паровоз. Оглянулся: седой, сквозь лицо прорастает череп, глотает — зря я. Стоять здесь? Нет, поговори с ним.

— Иван Трофимович, мы хозяева. Покажу, как они гуляют. Потом топнем, и нету их. Для наглядности. Для закрепления.

Как-то он вяло. Хоть повторяй. Я выступил в коридор и сразу к стене: правые трубы внешне чистенькие. Прямо, в десяти метрах, в стене широкий проем, метра на три, в нем свет. Неужели за ним площадка — они гуляют там?

Я глаз не спускал с ближнего к нам угла, где обрывались стена и свет, зверь выйдет оттуда. Мелькнет и уже в темени, гладя вибриссами стену, упрется в мой носок. Я, гладя спиной стену, двинулся к проему, поманив Ивана Трофимовича. Крысу увидел поздно. За всем не уследишь. Волоклась примерно посередке коридора — навстречу. Надземная текучая шерсть. Что бы ей не завернуть в проем? На хрен мы ей сдались? Сжал Трофимычу плечо: он пока не видит. Что? Замялась. И стала боком. У стенки. Черт! Не может она стоять боком к голой стене! Кому она проявляет недовольство боковой позой? И там кто-то сидит? Темно, не вижу.

Трофимыч весь передернулся, я, нехорошо растерявшись, озирался в последовательности: трубы — проем — коридор. Вот что: по коридору текли еще твари, взрослая и два щуплых крысенка, зачесалась башка — так и вся стая посыплется? Потрогал кнопку фонаря. Семенят точно нам в ноги, разбегаясь и собираясь. Неужто в ту нору?

Все, замедлились у проема, кучкуются, смотрят туда — ну, туда! — насторожены, твари.

Все, серой лентой в проем соскользнули старшие — три, откуда три? Крысята помелись следом. Странно, все перешли на рикошетирующий прыжок. Я отчетливо услышал глухое «тах! тах!». Сыпучий материал, вроде гравия. Куда они спрыгивали?

Разом разгулялись, заносились живей, шорохи сыпались по стенам, мнилось — рядом! Я позорно пошаркивал тапками подальше от греха, горбясь в предчувствии когтистого перестука по трубам над головой и крошек, летящих на шею, злясь, поскольку главное правило — работай, когда спят. На их территории, но без них. Зеленоватые глаза не должны видеть истребляющего агента, а ему не годится мудрить, куда поставить ногу.

Выждали и прокрались к проему в стене. Зажег фонарь и мазал светом вдоль коридора, чтобы никто не шел, наш черед.

Угол. Я, показав не вонять, усадил Трофимыча, как пса, впереди, придерживая за ворот. Нависнув над ним, еле высунулся за угол… Яма, железная лестница. Тюки, щебенка, крысы, не убежали — здесь! Я пихнул Трофимыча: зри!

Нам открывалась площадь в шесть квадратов, ниже коридора на сажень, стенные плиты в множественных трещинах — слеплены из материалов с разным коэффициентом расширения. Утеплитель в тюках разодран, щебенка — они прыгали на щебенку, банки-склянки, пол бетонирован, гнезда поверхностные? — да зачем мне…

Я отвернулся в коридор. Иван Трофимович уставился на гулянку, как в адскую печь, лицо передергивалось багровыми отсветами.

Я томился. У меня такой зоопарк каждый вторник — в санэпидстанции на полигоне отрабатываем яды и приманки.

Мы глядели из черного коридора. Крыс слепила лампа, освещавшая яму. Гуляли, многовато для обычной семьи, для последнего летнего дня, когда парцеллы [11] Парцелл — внутрипопуляционная ячейка, состоящая из встречающихся друг с другом особей, связи между которыми поддерживаются социальным поведением. еще на дачах — в газонах и помойках; на трубе гроздьями грелось старье и подчиненные, косичками свесив черные хвосты. Кто поживей — клубочками сидели окрест. Троица крупных субдоминантов [12] Субдоминант — крупный, сильный самец, сходный поведением с высокоранговыми особями. Скованность в движениях проявляет только при встрече с доминирующим. или самок грызла ветошь — нет, не ветошь — меж осколков кирпичей: чего они жрут? Похоже на крысенка. И все напряжены.