Джефф Николсон - Бедлам в огне

Глаза у него вылезали из орбит, зубы щерились в широченной улыбке, – на мой взгляд, Грегори вполне убедительно изображал психа. И тогда я подумал: “Да пошли они все. Мне-то что? Какая мне разница? Конец ведь совсем рядом, и уже ничего не изменишь”.

– Как скажешь, Грегори.

– Зови меня Бобом.

Я повел его к Линсейду и Алисии, и они отнеслись к его появлению с еще большим равнодушием. Линсейд по-прежнему пребывал в эйфории и мнил себя всемогущим. Еще один трудный случай – нет проблем. Для них Грегори по-прежнему оставался Бобом Бернсом, поэтому я попытался объяснить его состояние тем, что Боб перетрудился, редактируя иллюстрированные издания, и Линсейду это объяснение очень понравилось. Грегори бессвязно бормотал о свадьбе, о сексе втроем с подружками невесты, о книге, которую о нем пишут, и Линсейд с Алисией согласились, что лучшее для него место – психиатрическая клиника.

– Но куда нам вас поместить, Боб? – задумался Линсейд. – В клинике десять комнат и десять пациентов. О библиотеке и “Пункте связи” по понятным причинам не может быть и речи, а в хижине у нас живет писатель-преподаватель, который там прочно обосновался, поэтому я не знаю, где вы сможете чувствовать себя как дома. А нет, знаю. Думаю, вы проведете пару дней в мягкой палате.

Почему меня согрели эти слова? Почему я не попробовал защитить Грегори? Это что – злорадство? Садизм? Мне что, хотелось, чтобы Грегори испытал мои страдания? Ну да, все так и есть, а еще это был отличный способ на некоторое время убрать его от греха подальше. И чесгное слово, Грегори остался вполне доволен: он решил, что такая мера входит в курс лечения, и доверчиво кивал, когда Линсейд принялся разглагольствовать о приятном, окутывающем мраке. Я пообещал Грегори скоро его навестить. Санитары увели его, и я остался с Линсейдом и Алисией.

– Наш маленький литературный вечер уже приносит плоды, – гордо объявил Линсейд. – Завтра днем два члена попечительского совета приезжают в клинику, чтобы провести совещание на высшем уровне. Я многого жду от этой беседы. На ней также будет присутствовать ученый, профессор Джон Бентли. Полагаю, у вас нет желания присоединиться к нам.

Не успел я открыть рот, как вмешалась Алисия. На этот раз она была на моей стороне.

– Прошу вас, доктор Линсейд. Мне кажется, Грегори имеет полное право там присутствовать. Честно говоря, я на этом настаиваю.

Похоже, Линсейду не больше моего нравилось цапаться с Алисией. Он скорчил гримасу молчаливого согласия, а я сказал:

– Отлично. Ни за что на свете не пропущу.

В кабинете Линсейда собралось шесть человек. Я сидел с “нашей” стороны стола – вместе с Линсейдом и Алисией, а на “их” стороне восседали попечители, два седых доктора в серых костюмах, один мужского пола – доктор Гаттеридж, другой женского – доктор Дрисколл. Это были люди, к которым мгновенно проникаешься доверием – оба солидные, благопристойные, трезвомыслящие, но без жестокости: таким с готовностью препоручишь заботы о себе. Попечители объяснили – правда, я так и не понял, для кого они это делали, – что им поручено провести ревизию медицинской, административной и финансовой деятельности. Они приехали для того, чтобы дать нам оценку, – точнее, они уже ее дали и теперь намерены довести до нашего сведения. По-видимому, оба попечителя присутствовали на литературном вечере, хотя я их не узнал.

Последним членом нашего секстета, верховным судией, а для меня еще и исполнителем смертного приговора, был, разумеется, доктор Джон Бентли. Он вошел в кабинет, когда мы расселись, одарил меня пристальным, но совершенно непроницаемым взглядом. По лицу Бентли невозможно было судить о его намерениях. Однако, сев, он едва заметно, но вполне явственно мне подмигнул. Я затруднился истолковать это кривлянье. По меньшей мере странно подмигивать человеку, которого собираешься уничтожить, но, с другой стороны, если хочешь успокоить человека, дабы сделать казнь мучительней, дружеское подмигивание – самое оно.

Серо-седая попечительница произносила монолог, от которого я поначалу несколько отвлекся, – по вполне понятным причинам.

– Именно поэтому, взвесив все за и против, мы остались очень довольны вашими достижениями. – Обращалась она к Линсейду, но я чувствовал, что волна попечительского одобрения накрывает и нас с Алисией. – Должно быть, ваша методика вызывает определенную критику? А что не вызывает? Но нам совершенно определенно кажется, что эта методика дееспособна.

Линсейд кивал, но не просто соглашаясь, не просто принимая комплимент. Он одобрял приятие попечителями того, что для него было очевидно с самого начала: он прав, его метода замечательна, а сам он – гений.

– Мы очень хотим, чтобы вы продолжили свое полезное дело, – заключила доктор Дрисколл. – И мы намерены оказать вам содействие. Мы готовы помочь вам сделать доказательства успешности вашей методики более наглядными.

Я украдкой взглянул на Бентли. Тот хранил невозмутимость. На этот раз никаких подмигиваний, вообще ничего. Я спросил себя, что он замышляет. Если “нам” действительно предстоит продолжить доброе дело, то, как подсказывает логика, он не станет разоблачать меня. Очевидно, он не сообщил обо мне этим двоим, а раз так, то, значит, разоблачение приберегает на десерт. Унизить меня в самый последний момент – это нормально, но если он ничего сейчас не скажет, то рискует выставить на посмешище не только меня, но и себя, и своих коллег.

Доктор Дрисколл продолжала:

– Методика Линсейда, похоже, весьма положительно сказалась на состоянии пациентов – настолько положительно, что, по нашему мнению, они готовы сделать следующий шаг: вернуться во внешний мир или по крайней мере перейти к менее строгому режиму.

– Гм, – сказал Линсейд.

Слова доктора Дрисколл звучали угрожающе. Я не знал, здоровы пациенты или больны, симулянты они или нет, помогает им методика Линсейда или нет, возвели мы перегородку или нет, но я по-прежнему не мог представить, что сделается с ними, если вдруг выставить их во внешний мир.

– А кроме того, – продолжала Дрисколл, – мы хотели бы поместить в клинику новую группу пациентов, чтобы вы применили к ним свою методику.

– Да, – сказал Линсейд. – Понимаю, понимаю.

Я встревожился еще больше. Я совершенно не был уверен, что смогу начать заново – знакомиться с незнакомыми психами, привыкать к их выкрутасам, мириться с ними, заставлять их писать и так далее и так далее. Но при всем том я прекрасно понимал, что причина для беспокойства есть только в том случае, если я останусь в клинике, а такое немыслимо. Что, черт побери, задумал Бентли?

Внезапно раздался ужасающий грохот, дверь распахнулась, в комнату ввалилась Карла и растянулась на полу. Словно в дешевом несмешном фарсе, она подслушивала под дверью, а та взяла и отворилась. Она что, нарочно? Карла поднялась, старательно изображая несчастную, но обаятельную героиню. Но никто не поддался ее обаянию, и менее всего – Линсейд.