Александр Зиновьев - Желтый дом. Том 1

— Согласен, — сказал Берия. — Но лишь при условии предварительной ликвидации всех тех, кто мог бы написать что-нибудь такое, на запрещение чего потребовалась б цензура.

— Прошу прощения, коллеги, — сказал Маркс, — но я вообще не понимаю, о чем спор. Неужели вы искренне думаете, что ваше общество и есть настоящий социализм?

— Почему наше?! — возмутился Ленин. — Это все штучки Сталина и Берии. Мы с Железным Феликсом совсем другое задумывали. А что ты на это скажешь?

— С каких это пор вас стало интересовать мое мнение! Скажу, что вы спорите из-за слов. Важно в конце концов не то, что вы хотели построить, а то, что построилось на самом деле. Официально принято называть наше общество социалистическим. Ну и пусть! Что вам далось это словечко «социализм»?! Все равно ничего другого не будет.

— Почему же не будет?

— Потому что законы общества всегда и везде одинаковы.

— Биологические законы тоже одинаковы. Но это не по мешало тому, что существуют миллионы видов организмов

— Но спор идет не о разнообразии условий различных стран, а об общих принципах социального устройства, независимо от особенностей стран, то есть законах. Социализм принципиально отличный от советского в такой же мере возможен, как иной физический макромир, в которо» не имеют силы законы нашей макрофизики и имеют сил: законы, не имеющие силы для нашего макромира.

— Что же ты предлагаешь?

— Сесть всем рядышком, спустить штаны и по команде насрать на все — на социализм, на интеллигентские терзания по поводу его язв, на надежды на некий «подлинный: социализм, в котором не будет ни язв, ни интеллигентски: терзаний.

— Такая позиция меня не устраивает.

— И меня тоже.

— И меня.

— И меня.

— А что вы предлагаете?

— Конечно же борьбу. Мы же пламенные революционеры.

— А как насчет баб?

— Одно другому не мешает. Мы, большевики, не аскеты. Имей в виду, в КГБ уже наметили для тебя бабенку. У них специально для таких случаев штат есть. И довольно неплохие бабы, если ограничиться исключительно уровнем физиологии. Опытные. Штучки всякие умеют делать. До Запада, конечно, им далеко. Не тот материал. Школа не та. Традиции не те. Но на фоне нашей общей серости в этих делах и такие сойдут за милую душу. Сейчас, говорят, на Западе моден так называемый оральный секс.

— Это еще что такое?

— Сам не знаю. Если от слова «орать», то, может быть, просто сидят рядышком и кричат, вместо того чтобы совокупляться.

— И все же где они мне такую штучку приготовили?

— Вставай и топай в «Метрополь». У входа увидишь невысокую полную бабенку с нахально-циничным взглядом. Она предложит тебе билет. Бери. Расплатишься потом.

— А если...

— Не наивничай. Не первый раз. Твои привычки и методы Там уже изучены досконально. Как погасят свет, не спрашивая имени, лезь за пазуху. Там кое-что есть. И потом под юбку. Там тоже кое-что приготовлено. Спеши!

Говорят,

унижает жалость.

Ну а я прошу:

ради Бога,

Пожалейте,

хотя бы немного,

Унизьте,

хотя бы малость.

Равнодушно

не проходите,

Удержитесь

от взгляда злого.

Не скупитесь

на доброе слово,

По плечу слегка

потрепите.

Может, эта

сущая малость

Переменит

жизни движенье.

Так приди же ко мне,

униженье,

Основанье которого —

жалость.

— Главное в жизни, — говорит Маркс, — это борьба. Но не любая, а только за освобождение рабочего класса. Я за это все силы отдал.

— За освобождение от кого и от чего? И чего ты этим добился? Верно, в результате революции некоторые представители рабочего класса выбираются на вершины социальной иерархии. Но разве это — освобождение? А что происходит с тем рабочим классом, который образуется через несколько поколений? Его же снова освобождать надо! От кого на сей раз? И к каким идеалам его звать?

— Маркс прав, — говорит Ленин. — Борьба есть главное содержание жизни. Я все свои силы отдал за переустройство России...

— И что же вышло из этого? Русский народ как жил хуже всех европейских народов, так и продолжает жить. А ради чего? Чтобы очередной тщеславный болван стал маршалом или генералиссимусом и увешал себя орденами? Ради первенства и превосходства любой ценой?

— Ты прав, — говорит Сталин. — Они все суть наивные мечтатели. Но в отношении борьбы, как таковой, они правы. Я вот всю жизнь боролся, но не за абстрактные идеалы, а с живыми (теперь, конечно, мертвыми) врагами. Я почти всех победил. Но кое-кто уцелел. Иди за мной, и будешь счастлив.

— А кто есть враг?

— Все есть враг.

Сот . Как вы считаете, способен МНС совершить какой-нибудь безрассудный общественно опасный поступок?

Добр. Вполне. Он неоднократно пытался обсуждать со мною проблему покушений на крупных деятелей страны. Сначала я воспринимал это как шутку. Потом это мне стало казаться странным, и я стал избегать разговоров с ним.

Сот. А в какой связи он пытался вести эти разговоры?

Добр. К нам в институт приходит много сумасшедших. Среди них один, которого МНС прозвал Террористом, свихнулся на этом. МНС использовал приходы Террориста и его рукописи как повод поговорить на эту тему.

Сот . Чего он от вас конкретно хотел?

Добр . Это мне неясно. Однажды он расспрашивал меня, как человека связанного с ДОСААФ, о видах гранат, имеющихся на вооружении в нашей армии.

Сот . У нас к вам будет просьба — возобновите встречи с МНС и беседы с ним. Не избегайте разговоров такого рода, а, наоборот, провоцируйте их. Нам важно пока выяснить, насколько он охвачен этой навязчивой идеей и насколько далеко способен пойти в этом направлении. Ясно?

Добр . Конечно.

Сот . Теперь ознакомьтесь с этим документом и подпишите его. Вы не маленький, сами понимаете, к каким последствиям вас приведет, если вы не сохраните в тайне наши беседы.

Задумаюсь, звукам внемля,

И слышу такое нередко.

Ты думаешь, я — земля?

Я пепел твоих предков.

Колени склоню у ручья

Студеной воды напиться.

И слышу: ты знаешь, чья

Кровь из камней сочится?

Я в рот с отвращеньем сую

С картошкой гнилую котлету.

И слышу: ты долю мою

Съедаешь, товарищ, при этом.

Я женщины трогаю грудь,

И в губы впиваюсь до боли.

И слышу: браток, не забудь,

Про наши законные доли.

В чем я провинился, кричу, Небеса?

За что мне досталось такое?

За что эти мертвые голоса

Не дают мне нигде покоя?

Ты отмечен, слышу, чужой виной,

За чужие грехи судим.

У погибших нету меры иной

За себя отплатить всем Им.