Александр Зиновьев - Желтый дом. Том 1

Именно в такой ситуации оказался МНС. Первичный начальнический слой в силу некоего социального инстинкта принял решение не пропустить МНС на более высокий иерархический уровень, а первичный коллектив и высшее начальство в силу того же социального инстинкта решили оказать всяческую поддержку этому первичному начальническому слою. Но если дело обстоит таким образом, то есть если судьба МНС предрешена, зачем в таком случае писать о нем книгу? На то есть две важные причины. Первая — праздное любопытство. Разве вам не приходилось с интересом наблюдать, как муха бьется о стекло, пытаясь вырваться на волю? Приходилось наверняка. И наверняка вы при этом приговаривали что-нибудь такое: эх ты, глупое существо! И чего ты бьешься без толку?! Тут же стекло! И с твоими мушиными силенками, хе-хе-хе, его не одолеть! Вот нечто подобное испытываю и я, глядя на бесплодные потуги МНС. Любопытно, знаете ли (как выражается в таких случаях Субботич). Вторая причина куда серьезнее. Из того, что для МНС закрыт путь наверх, не следует, что ему закрыты пути падения вниз и движения куда-нибудь в сторону. Куда еще ниже, спросите вы, можно опуститься? Оказывается, можно. Низший уровень не для всех одинаков. Разные категории лиц имеют свои различные низшие уровни. И одни из них выше или ниже других. Для МНС открыты еще некоторые возможности свалиться со своего сравнительно высокого низшего уровня на другой низший же, но более низкий уровень. Например, стать чернорабочим или мелким служащим в какой-либо конторе с окладом семьдесят рублей. Кроме того, подобно мухе, которая может сменить одно стекло в окне на другое или даже одно окно на другое, чтобы продолжать биться, МНС может, оставаясь на своем же низшем уровне, покинуть Институт идеологии и устроиться в другое учреждение, например, в редакцию какого-либо третьеразрядного журнала (в «Блокнот агитатора»), в третьеразрядное издательство (в «Московский рабочий»), в третьеразрядный институт (в Институт культуры, бывший Библиотечный). Почему в третьеразрядный? Потому что во второразрядные не возьмут, тут блат нужен, а в четырехразрядные тоже не возьмут, тут побоятся взять. Можно, наконец, покинуть Москву и... Но об этом лучше не думать! Потерять московскую прописку и отдельную комнату в центре Москвы — на это способны только сумасшедшие.

Короче говоря, если уж любопытно наблюдать за мухой, бьющейся о стекло, так тем более любопытно смотреть, как бьется существо с высшим образованием и с бородой. Пусть себе бьется, хе-хе-хе! Мы-то с вами знаем, что все равно ничего хорошего из этого не выйдет. Спешить нам некуда. Когда надоест глядеть, придавим, как муху, и скажем «конец».

— Ты как будто кралю себе завел? — говорит Татьяна.

— Откуда это тебе известно? — удивляется МНС.

— Секрет. От женщины ничего не скроешь. Предупреждаю, пока ты со мной, никаких других баб не потерплю.

— В таком случае...

— Не выйдет! От меня ты так легко не отделаешься. Я буду сражаться. До последнего. Понял?

— Понял.

— Дурачок! Лучше меня ты все равно не найдешь.

— Почему?

— Потому что лучше не бывает. И потом, сильнее меня тебя все равно никто любить не будет.

— Почему?

— Потому что сильнее невозможно.

— Откуда это тебе известно?

— Из опыта. Я ведь много чего повидала. Рассказать — никто бы не поверил. Ты еще совсем мальчик. Если бы ты только знал:..

— Что?

— Так, ничего. Это я себе. Поплакать захотелось. Недавно я узнала, что у моего добропорядочного супруга есть любовница.

— Ну и что? Ты же сама...

— Я другое дело. Мне положено. Но знаешь, что меня обидело? Вовсе не то, что он завел любовницу, а то, какую любовницу.

— Какую же?

— Восемнадцатилетняя девочка. Устроилась в его отдел по блату для трудового стажа.

Наша идеология сама по себе не есть наука, но сложилась она на базе науки и под ее влиянием. Но — науки прошлого и даже позапрошлого века. А доминирующими в той прошлой науке были идеи поверхностного опытного наблюдения, резюмировавшиеся в учении об изменяемости, взаимосвязи, причинности, историзме, развитии, эволюции, качественных скачках, борьбе противоположных сил и т.д. Диалектика прошлого века была той же наивной диалектикой греков, только на более широком материале. Успехи науки породили также идеи неограниченной познаваемости мира, предсказуемости последствий данных причин. Но идеология — на то она и идеология, что идет по сравнению со своими познавательными источниками с опозданием по крайней мере на полсотни лет. Обратите внимание, советские философы только в последние десятилетия начали причесывать под диалектический материализм идеи и результаты науки конца прошлого и начала нашего века, изображая их как новейшие открытия.

Что произошло за последнее столетие? Произошла грандиозная революция во всем комплексе явлений, связанных с наукой. Я не буду касаться социального аспекта дела — превращения науки в один из решающих факторов жизни современного общества, почти в самодовлеющую силу. Ограничусь лишь чисто идеологическими аспектами этой революции. Доминирующими в науке стали идеи и методы дедуктивного мышления. Не в том смысле, что доля дедуктивных наук возросла, — познание в конечном счете всегда есть опытное познание. А в том смысле, что само опытное (включая эксперимент) познание стало предваряться, освещаться, сопровождаться, корректироваться и т.д. дедукцией, рассуждением, расчетом, построением теорий и моделей. Иначе говоря, поверхностное наблюдение и наблюдение с простыми средствами видения и эксперимента, не меняющие видимой на первый же взгляд картины мироздания, уступили место наблюдению и опыту с грандиозно развитыми средствами наблюдения, с неслыханно разросшимся аппаратом науки, с невиданным доселе интеллектуальным уровнем решения даже сравнительно простых задач. Философские обобщения, выросшие на материале прошлой науки, стали выглядеть жалкими и достойными смеха. И в подавляющей своей части ошибочными. Выяснилось, что не все изменяется, не все связано друг с другом, не всегда качественные изменения суть продукт количественных накоплений. Обнаружение принципиально неразрешимых проблем нанесло удар по идее безграничной познаваемости мира. Обнаружение связей типа «соотношения неопределенностей» нанесло удар по прежнему детерминизму. Правда, наши философы пытаются спасти его, приписывая такого рода идеи именно диалектическому материализму, но их попытки смеха достойны, а их жульнический характер очевиден.

Но главное дело даже не в таких фактах, вступивших в вопиющее противоречие с марксистско-ленинской идеологией. Функции создания общей «научной» картины мира перешли от идеологов к огромной армии представителей конкретных наук, занятых популяризацией, пропагандой, «теоретической» обработкой достижений современной науки. Выяснилось, что общая философская картина мира, если она хочет выйти из состояния старческого маразма, не может быть ничем иным, как определением общих слов («развитие», «качество», «причина», «пространство» «время» и т.п.), да еще с использованием средств обработки языка, развитых современной логикой и математикой. А при этом тривиальностью становится крайне неприятная для марксистов-ленинцев истина, что «общие законы» суть лишь элементы соглашений о смысле слов или эвристические допущения чисто «инструментального» порядка. Что же касается проблем теории познания, то мощный процесс развития современной логики охватил их полностью и поднял их на неизмеримо более высокий уровень сравнительно со всем тем, что было здравого в марксизме (заимствованного, конечно, у других).