Александр Зиновьев - Желтый дом. Том 1

— Ужас! Мы льстим себе мыслью, что наши судьбы решаются как персонифицированные, хотя и плохо. А на самом деле Им наплевать на наши «я». Мы для Них — не личности, а лишь материал функционирования их.

— В этом все дело. Мать и жена того матроса-невозвращенца предупреждали власть, что в случае отказа они покончат с собой.

— Но ведь такие случаи подрывают престиж государства, не говоря уж о подрыве идеалов коммунизма.

— Ну и что? Им всем наплевать на это. Они только в своей демагогии поминают об этом. Все Они думают только о своих личных интересах. Например, тот, кто стал бы настаивать на том, чтобы выпустили мать и жену матроса на Запад, был бы уличен в потакательстве «этим мерзавцам». А что касается престижа государства, то ведь твердость, проявленная государством (не поддались на шантаж!), укрепляет его престиж, тогда как ущерб от исполнения угрозы сомнителен.

— Значит, объяснить и предсказать Их решения в тех или иных случаях принципиально невозможно?

— И да и нет. Невозможно объяснить те или иные случаи и предсказать их в их индивидуальности. Но они поддаются научному объяснению и предсказанию в качестве представителей множеств событий. Можно вычислить степень их вероятности. Субъективно мы — индивиды с неповторимым «я» и неповторимой судьбой. Потому мы нуждаемся в некотором строго детерминированном и индивидуально объяснимом и предсказуемом мире. Объективно мы — лишь неразличимые элементы множеств.

— Значит, если кто-то и где-то решает вот сейчас мою судьбу, он не относится ко мне как к личности. Он решает некую общую задачку на моем случайно подвернувшемся материале.

— Безусловно.

— Но это значит, что согласно диалектическому закону отрицания мы на высшей ступени развития снова погружаемся в мертвую природу. Мы — живые элементы некоей мертвой конструкции!

— Похоже, что так.

— Но это значит...

— Это значит, что надо любыми доступными средствами поставить себя вне этой мертвой конструкции. Я лично могу для этой цели ассигновать сегодня только пятерку.

— Это нечто. Я имею тоже в пределах пятерки.

— Это все детские игрушки. Я тебе расскажу кое-что такое, волосы встанут дыбом. Не поверишь. Но клянусь, я не выдумываю. Когда Шелепин стал Шефом КГБ, довелось мне...

— Ты зря связался с этой девчонкой, — говорит Учитель. — На что она тебе сдалась? Смазливенькая глупышка.

— Она, между прочим, не такая уж глупая. Не глупее институтских умниц. И уж во всяком случае, не глупее этой коровы Тормошилкиной.

— Ну, нашел критерий!

— Она английским прекрасно владеет. Спецшколу кончала. И в семье учили. Так что я с ней в языке здорово практикуюсь.

— Не морочь мне голову! Если уж так тебе хочется, трахни ее пару раз и закругляйся!

— А почему это тебя так волнует?

— Жаль мне тебя. Влипнешь в историю. С такой хорошую семью все равно не сделаешь. Помучаешься, а через год максимум — развод. Ей не такой муж нужен. Ей кандидат нужен, а то и доктор.

— А если я кандидатом буду?

— Вот на это она и рассчитывает. И вообще, в наше время семья — пустая затея. А если с кандидатством сорвется? Она же тебе шею перепилит. Ей же квартира отдельная будет нужна. А твоей зарплаты ей на одни сапоги не хватит.

— И почему ты решил, что я жениться собираюсь? Мы просто время проводим. Дружим. Допустимо такое? Мне с ней приятно.

— Допустимо, конечно. Но слухи всякие ходят. А как говорится, нет дыма без огня. Ладно, бог с ней. Как насчет посидеть и поболтать?

— Сегодня не могу. Иду в консерваторию.

— С ней? До чего же ты, брат, докатился. Чего доброго, и пить совсем бросишь. А может быть, все-таки заглянем?

— На минутку.

— Я не знаю более мерзких заведений, чем наши питейные заведения. И не знаю более мерзостного явления, чем наше пьянство. И все-таки мы лезем в это с головой. Готовы опоэтизировать и даже возвести в ранг религии. Отчего бы это? Причин тому, как говорится, много. И все же на главную из них обычно не обращают внимания. Дело в том, что наш человек в трезвом состоянии есть лишь гнусная социальная тварь. В пьяном виде он превращается в тварь иного рода, но в более человеческую. Пьянствуя, мы защищаемся от самих себя и себе подобных как трезвых тварей. У нас просто нет других средств самозащиты. Или хватает ненадолго. Кроме того, пьянство упрощает все наши отношения, сокращает, например, все процедуры общения с женщинами. Пьянство приукрашивает нашу серость. Способствует разрушению семейных пут. Умеряет карьеристические устремленности и служебное рвение. У нас ведут ожесточенную борьбу с пьянством. Но я не верю в ее искренность. У нас все инстинктивно чувствуют, что прекращение пьянства сделало бы нашу жизнь еще более кошмарной. Сейчас в моду входят наркотики. Но я не думаю, что они вытеснят пьянство. Они не соответствуют природе нашего общества и нашего человека. Взгляни на эту вот, например, рожу. Можешь ты представить его себе со шприцем, делающим укол? Нет, конечно. Он не то что шприц, пивную кружку сломает.

И снова мрачная приходит полоса.

И снова чудные я слышу голоса.

И снова мой они терзают бедный разум.

То монологи шепчут, то кричат все разом.

Мне суждено их всюду узнавать.

Одетый, как всегда, бросаюсь на кровать.

И до рассвета не могу сомкнуть усталых глаз.

Кто вы? — их спрашиваю. Отвечают: Бездны глас.

Зря не старайся, нас с порога не отринешь.

Мы есть, рассудку вопреки и вопреки доктрине.

Терпи немного. Вот сомкнешь глаза,

Умножишь наши, Бездны, голоса.

— Поворот к неосталинизму, то есть к нормальному состоянию нашего общества, есть дело довольно громоздкое, — говорит Глеб. — Он должен быть всесторонне подготовлен. Это постепенно делается. Постепенно, незаметно и неуклонно — вот в чем ужас. А мы все помалкиваем. И Запад не замечает или делает вид, что не замечает. Смотри, какой нажим устроили на молодежь! На периферии выпускников школ целыми классами отправляют в колхозы и на заводы. За исключением детей начальства, конечно. И не пикнешь. И обставлено это все будто добровольный почин, порыв. Якобы романтика. В республиканскую конституцию включили специальный пункт о детях. Родители обязаны воспитывать детей в духе марксизма-ленинизма и все такое прочее. Если они этого не делают, их надо лишать родительских прав! Было ли в истории нечто подобное? Они присваивают себе и наших детей!

— Это будет способствовать лишь росту лицемерия и снижению рождаемости, — говорит МНС.

Лицемерие нам не страшно. Мы теперь лицемерие предпочитаем искренности. Искренне верующие опасны. Лицемеры способны на любую пакость. А сокращение рождаемости коснется только определенных кругов, с которыми ведут борьбу, — религиозных сект и инакомыслящих. Это, брат, серьезное дело. Это — установка на физическое искоренение всякого инакомыслия и на полную монолитность общества.