Александр Зиновьев - Желтый дом. Том 1

— Видите, — говорит Сталин, — весьма символично: бомба в букете роз! И вы после этого хотите, чтобы мы управляли страной по правилам западной демократии!

— Я лично этого не хочу, — говорю я. — Я хочу, чтобы вы совсем не управляли.

— Не мы, так другие.

— И чтобы других тоже не было.

— Это невозможно.

— Почему же?

— Потому что логически непротиворечиво.

Что мне нравится в марксистской диалектике, так это — признание склоки в качестве движущей силы развития общества. И пожалуй, всей материи. В нашем секторе давно зрела и тлела склока между группой параноика Смирнящева, выводящего нашу логику на уровень мировых достижений, и группой шизофреника Шептулина, внедряющего диалектику в логику. До недавнего времени на эту склоку смотрели оптимистически, то есть как на источник движения сектора к новым достижениям. Но вот склока вырвалась наружу со всей яростью, опровергнув тезис «научных» коммунистов об отсутствии антагонистических противоречий в нашем обществе. Силы были примерно равные, так как Шептулин компенсировал отсутствие достаточного числа единомышленников мощной поддержкой тестя, крупного чина в Совмине. Смирнящев обвинил Шептулина в гегельянстве, а Шептулин Смирнящева — в позитивизме. Оба выступали с речами на заседании сектора. Оба написали заявление в партбюро и в дирекцию. Оба выступили на ученом совете, а затем — на партийных собраниях. Ситуация сложилась трудная. Смирнящев — ученый, знает, что такое импликация, и наверняка связан с Органами. Ему покровительствует Петин, поскольку рассчитывает использовать талант, эрудицию и организаторские способности Смирнящева для создания своего эпохального труда. Но Шептулин — зять. Знает наизусть все цитаты из классиков о логике. Ратует не за формальную логику, которая хотя и не есть надстройка над буржуазным базисом, но все же есть низшая ступень, а за диалектическую логику, которая служит пролетариату и есть при этом высшая ступень. Смирнящев жмет на достижения мировой науки и материальную импликацию. Слово «импликация» несколько смущает. Все чуют, что тут пахнет позитивизмом. Но слово «материальная» убивает наповал. Шептулин жмет на верность принципам марксизма-ленинизма, грозит угрозой ревизионизма и уступок идеализму. В борьбу пытал» вовлечь и меня. Сначала — Смирнящев. Он поймал меня коридоре, прижал в угол и начал соблазнять рекомендацией для вступления в кандидаты в члены КПСС. Но я уклонился. Потом — Шептулин. Он пригласил меня в ресторан, ставил бутылку коньяку и начал соблазнять положительнь отзывом на мою кандидатскую диссертацию. И на сей раз уклонился. Тогда они вместе раздолбали мои тезисы о предисловии к книге Петина, которое я до сих пор не могу чать писать. Зайцев, естественно, сразу же слег в больницу с «радикулитом». Учитель впал в очередной запой. Ког его в,се же спросили, что он думает по поводу конфликта секторе, он сказал, что не видит разницы между Гегелем и Карнапом, что оба они — дерьмо, и под каким-то предлоге смылся с заседания. Я остался в полном одиночестве.

— А ты напиши донос, — говорит Железный Феликс. Я дам ему ход.

— На кого?

— Да на обоих. На всех.

— О чем?

— О том, как они своим поведением подрывают положе ние марксизма-ленинизма об отсутствии антагонистически противоречий при социализме.

— Идея отличная. Но, увы, я не люблю писать.

Постоянно думаю о прошлом. Не о своей прошлой жизни, а в общем, о прошлых веках. Конечно, прогресс несомненен. И даже я не согласился бы возвращать прошлое. Но все-таки жаль, что оно ушло. Человечество с его уходом многое утратило безвозвратно. И прежде всего оно утратило Тайну. Теперь, в наше время, все перестало быть тайной. Не то чтобы люди все познали. Познали, конечно, многое. Но далеко не все. И далеко не адекватно природе тайн. Люди утратили отношение к миру и друг к другу как к тайне. Даже в тех случаях, когда люди заблуждаются относительно данного предмета, ничего о нем не знают или в принципе не способны познать его, они не относятся к нему как к тайне. Это не есть показатель могущества человеческого познания. Это — явление социально-психологическое. Я хотел сказать — нравственное, но вовремя остановился, ибо оно есть один из признаков отсутствия нравственности. Точнее будет отнести его к области идеологии. И марксизм с его гносеологическим учением о принципиальной познаваемости всего в мире внес в это дело свой огромный вклад. Это — одно из практических проявлений нашей официальной идеологии.

— Как дела? — спрашивает Он.

— Спасибо, — говорю я, — паршиво.

— Что так?

— Пусто. Ничего не происходит. А если происходит, ничего не остается.

— Это потому, что мы неправильно живем. Мы слишком расточительно относимся к прожитому. Мы не бережем прошлое, относимся к нему исключительно как к безвозвратно ушедшему, как к потерянному. А между тем каждый прожитый день есть благо. Подчеркиваю: именно прожитый день, а не начинающийся. Прожитый день — капитал, который никто уже не отберет. Богатство прожитой жизни! И это не просто память, — вспоминать можно прочитанное, услышанное, выдуманное. Это — пережитое, осознанное тобою как пережитое именно тобою. И притом сохраненное — вот в чем загвоздка! Со-хра-нен-но-е!! А этому надо учиться. Надо жить определенным образом, чтобы было нажито это пережитое тобою. Надо определенным образом относиться к пережитому. Надо научиться беречь его так, чтобы оно было всегда с тобою. Можно ввести даже особые методы измерения пережитого. Своеобразные единицы переживания. И с помощью этих единиц измерять содержательность жизни. И можно так приучить себя относиться к жизни, что к концу ее будешь спокойно встречать смерть с сознанием содержательно прожитой жизни и в окружении накопленных богатств пережитого. Как этому конкретно научиться? Это долгая история. Это надо делать на опыте жизни. Потом мы поговорим об этом подробнее. А в двух словах — для этого нужна особого рода религиозная оценка своих действий и событий и актуальное включение соответствующих переживаний в события и действия следующего дня. Тут имеет место нечто подобное тому, что происходит с летчиком по мере накапливания опыта полетов и усложнения управления самолетами. В сферу его деятельности с каждым шагом включаются все новые приборы, действия, ситуации и т.д. С годами приходит мудрость, мастерство, уверенность. И когда приходит время оставить полеты, никакой трагедии не случается: все пережитое вошло в его тело, в его поведение, в его отношение к окружающему. Имей только в виду, что пережитое — не количество съеденных котлет и шашлыков, не количество выпитого вина, не число соблазненных женщин, не полученные чины и награды... Все это как раз забывается и исчезает в прошлое без следа, ибо не в этом суть переживаемого, которое можно удержать с собой до самого конца.