Tarjei Vesaas - Pticy

Хеге снова стала вязать. Словно желая ненадолго остановить ее спицы, он сказал в смятении:

- Я видел большую и очень красивую птицу! Здесь недалеко, на тропинке.

- Вот как? — достаточно равнодушно ответила Хеге. Но без обычного раздражения — наверно, по его голосу было слышно, что птица и правда была красивая. И что красота эта была ради кого-то, живущего в этом доме. Наступило молчание. Неожиданная остановка. И этому не было названия.

Маттис сказал:

- Она улетела, как только я увидел ее.

Вот сейчас, сейчас Хеге задаст свой раздраженный вопрос: по­чему он вернулся, ведь он должен быть на работе. Лучше уж на­чать самому.

- Я вернулся, потому что для меня не нашлось работы. Я же знал, что так будет. А потом один человек сказал, что сейчас на­чнется гроза. Но ее не было.

- Да, не было,— сказала Хеге.

- И еще меня остановил один знакомый,— сказал Маттис.

Ему вдруг захотелось сказать правду. А это была правда.

- Угу.

Хеге не рассердилась, но была какая-то необычная. Потому что прекрасная птица так красиво отражалась в лице Маттиса.

14

Утром Маттис думал, и сердце его было переполнено: се­годня мы будем с вальдшнепом.

Что это значит, он не смог бы объяснить. Да ему и не требо­валось объяснений. В воздухе над домом остались полосы от того, что вальдшнеп пролетал тут, пока Маттис спал, и нынче ночью, и все эти ночи. Спать казалось Маттису грехом.

Чем больше он думал о вальдшнепе, тем больше верил, что его появление — это добрый знак. Что-то изменилось. Вот вальд­шнеп и тянет теперь здесь и утром и вечером, но только тогда, когда люди прячутся по своим домам.

Маттис считал, что это к добру. Сам он мог сидеть на крыльце и следить за тягой, сколько ему вздумается. Они с вальдшнепом были вместе.

Сегодня их ждал новый день.

Маттис был полон вальдшнепом. Он не мог удержаться и гово­рил только о нем. Хеге это надоело, и Маттис решил, что будет говорить о вальдшнепе так, чтобы Хеге не догадывалась, о чем речь, она ничего не поймет, а ему все-таки станет легче. Рано утром, когда Хеге поставила перед ним тарелку с едой, он ска­зал ей:

- Теперь я летаю туда и сюда.

- Как это? — терпеливо спросила Хеге.

- Так.

Маттис провел в воздухе пальцем в том направлении, в каком тянул вальдшнеп.

Хеге собиралась приняться за работу. Она вечно спешила. Маттису хотелось поделиться с ней тем, что переполняло его, но Хеге в своей слепоте не видела этого.

- Подожди, Хеге, еще много всего.

- Давай быстрее.

- О некоторых вещах ты почти ничего не знаешь.

Он сказал это мягко и немного испуганно: все-таки он гово­рил с одной из умных.

- Ну так объясни,— попросила Хеге.

- Летаю туда и сюда,— сказал он.— Пока ты спишь. Каждую ночь,— закончил он.

Теперь она глядела на него как на взрослого и вдруг сказала одну странную вещь:

- Хорошо, что у тебя это есть. Я этим похвастаться не могу.

Она стояла не шевелясь и уже не спешила к своим сложным цветам с восемью лепестками. Сегодня и она услышала нечто та­кое, что остановило ее.

- А как же ты без этого? — спросил он и допустил ошибку.

Настроение исчезло. Хеге замкнулась, хотя сама и была вино­вата.

А в Маттисе все бурлило и пело: мы с вальдшнепом! Он не мог не пройтись через лесок, над которым тянулась невидимая в небе полоска. Отныне это был его путь, путь, на котором его ждала радость. И опять надежда не обманула его — вскоре он был вынужден остановиться.

Ты — это ты, сказало в нем что-то,— во всяком случае, так ему послышалось.

Это было сказано на птичьем языке. Птичьими письменами.

Он стоял возле высохшей лужи как раз под тем местом, где тя­нул вальдшнеп. Стоял словно завороженный. И читал адресован­ное ему послание, иначе это нельзя было назвать.

На гладком буром дне высохшей лужи были видны отпечатки птичьих лапок, кроме них, в сырой земле виднелось множество круглых глубоких дырочек. Здесь ходил вальдшнеп. Дырочки — это следы от его клюва, которым он вытаскивал из почвы что-то съедобное, а иногда просто писал на земле.

Маттис нагнулся и читал то, что было написано. Всматривался в легкие танцующие следы. Вот он какой легкий и красивый, мой вальдшнеп, думал Маттис. Вот как легко ступает он по болоту, когда устает от неба.

Ты — это ты, было написано на земле.

Словно приветствие.

Маттис нашел палочку и на свободном кусочке бурой земли написал ответ. Писать обычными буквами он не мог, ведь это было адресовано вальдшнепу, Маттис тоже писал на птичьем языке.

Вальдшнеп прочтет его письмо, когда прилетит сюда в сле­дующий раз. Здесь хожу только я, значит, только я и мог это написать.

Крутом было тихо и таинственно. Лучшего места для свида­ния быть не могло. Крохотное болотце окружали высокие деревья; проникая на прогалину, солнце щедро заливало и сушило почву для танцев тех, кто был так пуглив и легок.

Не следует ли пробыть здесь весь день и весь вечер и дождать­ся птицы? Может, она прилетит и сядет рядом с ним?

Это было очень соблазнительно. Но Маттис твердо решил: нет. Он не смел. Все было так необычно. Птица могла испугаться, и тогда что-то разбилось бы вдребезги, а этого ни за что нельзя было допускать.

Он получил привет, и хватит.

Утром он снова придет сюда и увидит, прочел ли вальдшнеп его письмо. Маттис тихонько насвистывал, идя домой, и ничего не рассказал Хеге: такие вещи были ей недоступны.

15

Горя от нетерпения, Маттис пришел туда на другой день, он не обманулся в своих ожиданиях. Недалеко от своих знаков он нашел новые точки и черточки, сделанные птичьим клювом.

Маттис был готов к этому, и все-таки впечатление было столь сильным, что ему пришлось сесть на камень.

Значит, между ними на самом деле есть связь.

Что же сказала ему птица на своем изумительном языке?

Маттис не сомневался. Птица писала ему о горячей дружбе. Точка, точка, точка. Вечная дружба — означали эти знаки.

Маттис взял палочку и торжественно начертал, что и он от­носится к птице точно так же.

Писать на птичьем языке было легко. Они должны были мно­гое поведать друг другу. На земле появились и новые отпечатки птичьих лапок. Маттис решил, что они похожи на следы от тан­цев. Тут танцевала одинокая птица.

Но устроить засаду и подсмотреть ее танец было немыс­лимо.

Маттис огляделся по сторонам и громко произнес:

- Ну и дела.

Это он сказал на обычном человеческом языке, который зву­чал грубо и буднично. Ему хотелось бы говорить теперь толь­ко на птичьем — прийти домой к Хеге и говорить по-птичьи. На­верно, тогда и она начала бы понимать то, что сейчас от нее скрыто.

Но Маттис не решился бы на это, он смутно представлял себе, чем это может кончиться. Они меня просто запрут. Они и знать не хотят этого чудеснейшего из всех языков, они прези­рают его.