Леонид Рябков - Два желания

— Зачем они вам? — с жалостью посмотрел на Ветку капитан. — Это же умалишенные. Их и так не тронут… — Он только махнул рукой. — Смотрите, как знаете…

— Нет, спасибо, капитан. Я с ними останусь.

Военный ушел. За забором слышалась лихорадочная возня. Ревели моторы и слышался топот ног. Спустя десять минут все стихло.

— Ну, что ж, орлы, идем есть, — грустно улыбнулся Николай Семеныч.

Опять неходячих понесли в столовую. Голод особо не ощущался, но Ветка жадно жевала черствый хлеб. Семеныч за столом сидел один и неторопливо прихлебывал чай. Ружье лежало рядом. Ветка заметила, как судорожно сжимались его пальцы, кончики которых — в кулаке — доставали до обшлагов черного кителя. Ветке почему-то было его очень жалко. Опять защипало глаза, но она сдержалась.

На улице послышались крики, в коридоре раздался фальцет победного улюлюкания. В столовую ввалилось несколько грязных, небритых военных в засаленных фуфайках и бушлатах, кое-кто был в обычной одежде. Все были пьяны. Один из них — плотный среднего возраста бородач, цепким тяжелым взглядом ощупывал каждого сидящего в столовой. Семеныч, перехватил двумя руками двустволку, поднялся и подошел к ним.

— Что вам угодно?

— А ты кто? — Нагло влез вертлявый, с остренькой крысиной мордочкой, парень в бушлате и кедах. — Ту чине ешть? Окупант рус? Ворбешть ромынэ? (с молд. — Ты кто? Русский оккупант? Говоришь по румынски?)

Семеныч на него не обратил никакого внимания.

— Здесь больница, тяжелобольные люди. А вы врываетесь, пугаете их…

— Аич сунт порчь рушь! (здесь русские свиньи) — опять закричал вертлявый и со всего размаха ударил Семеныча кулаком. Семеныч упал, больные повскакивали со своих мест.

— Что с вами, Николай Семеныч!

Моряк поднялся, подобрал винтовку, поднял вверх руку в успокаивающем жесте: мол, все в порядке, и резко навел ствол на Крысу. Непрошеные гости попятились, а вертлявый очумело уставился на дуло.

— Во-первых, извольте извиниться, — с достоинством начал Семеныч. — Во-вторых, разрешите представиться, — он щелкнул каблуками. — Николай Семенович Побегаев, капитан второго ранга, что приравнивается к войсковому званию «подполковник». В-третьих, попрошу вас очистить больницу!

Наведенный ствол оружия явно наводил пьяных визитеров на определенные мысли.

— Лиништеште-те! (Успокойся), — бросил бородач Крысе и повернулся к Семенычу. — Извините нас за вторжение. Мы сейчас уйдем, — и извиняющимся тоном, разведя руки в сторону, добавил. — Ищем оставшихся сепаратистов.

— Здесь только больные! — ствол ружья поплыл вниз. Семеныч стал успокаиваться. — Сумасшедшие и инвалиды. Здесь дом-интернат…

— Знаем, — перебил его главный и поднял руки. — Знаем! Ничего плохого мы вам не сделаем. Но, — он с иронией посмотрел на Семеныча. — вы-то здесь кто?

— Такой же больной, — смутился капитан второго ранга. Его щеки зарделись. — Так получилось…

— Значит, вы не имеете права на ношение огнестрельного оружия, — констатировал военный. — Мы — представители законной власти Республики Молдова! Моя фамилия Гуцу, капитан Гуцу. Я — командир роты дивизии «Штефан чел Маре»! Приказываю вам: сдайте оружие! Обещаю, что никаких санкций к вам применено не будет! По-прошу вас!

И он требовательно протянул руку. Семеныч заколебался на мгновение, но решительно протянул ружье капитану. Тот взял его.

— Бине (хорошо), — он повернулся к своим. Ветка заметила, что его лицо сделалось жестким, а взгляд — ледяным, и приказал, — а ыл импушка! (расстрелять его)

Радостно сверкнули глаза вертлявого, он лихорадочно передернул затвор, и сухой треск автоматной очереди перерубил Семеныча. Тот качнулся и рухнул на грязный кафельный пол столовой. Из-под парадного кителя ужом потекла черная струйка. Фуражка Семеныча откатилась к ногам капитана, и бородач небрежно пнул ее сапогом. Именно этот жест привел в движение столовую. Все завизжали и бросились на военных. Но первой успела Аурика. С истошным криком она врубилась коляской в пах бородачу. От боли тот вскричал и согнулся пополам. В военных полетели стаканы и стулья. Раздались выстрелы, но они уже не могли остановить психов. Ветка кричала вместе со всеми и пыталась схватить стакан, чтобы бросить его во врагов. Ей это не удалось.

— Плекэм! Ей сунт болнавь! (Уходим! Это же больные!) — закричал капитан своим, и те поспешно, отстреливаясь, исчезли в коридоре. Ходячие бросились за ними. Вдалеке затих топот ног. Наступила давящая тишина. Инвалиды переглядывались и осматривали разгромленную столовую. Ветка увидела в разных местах несколько неподвижно лежащих людей, а у дверей, недалеко от Семеныча, — перевернутую коляску. Рядом, неестественно выгнувшись, с раскинутыми, как у куклы, ногами, притулилась Аурика. Из уголка рта вытекала струйка крови.

«Главное, коляска, — подумала Ветка. Она быстро и, как ей показалось, ловко упала на пол и поползла к дверям. — Главное, коляска!» — безостановочно бормотала она, ползя вперед. Сначала одна рука, затем другая, изувеченная, потом — подтянуть ноги… Она ползла, ползла по захарканному, грязному кафельному полу, мимо осколков посуды и луж крови, мимо сломанной мебели и трупов, мимо сидящих инвалидов и кусков хлеба… Плакала, но ползла. Плакала от жалости к Семенычу и Аурике. «Главное, коляска, — шептала Ветка, хотя сейчас она была готова все простить Аурике — ее тяжелую руку, вздорный характер, изумляющую наглость и неудавшуюся жизнь. — Главное, коляска!» — Она плакала, размазывая слезы здоровой рукой, от жалости к себе, потому что поняла: брат к ней вряд ли когда-нибудь приедет. Вряд ли когда-нибудь она, и все вокруг, еще хоть раз почувствуют себя способными к самостоятельным и решительным действиям. Ветка поняла, что главное событие в ее короткой жизни уже произошло. Вряд ли она когда-нибудь станет умнее, понятливее и мудрее, чем сегодня. Вряд ли когда-нибудь у нее будет семья, любовь, дом и друзья. Когда Ветка доползла, наконец, до коляски и положила на ребро спинки здоровую руку, она плакала уже от облегчения. Оттого, что ужасный, трудный путь остался позади, от того, что у нее будет своя коляска, которую она заслужила, и никому никогда не отдаст, оттого, что ей теперь достанет смелости и силы доехать на ней до Днестра и поплавать в быстрой прохладной реке, оттого, что все страшное уже кончилось — впереди длинная унылая жизнь в Доме, оттого, что иллюзии развеялись вместе с запахом автоматного пороха. Она понимала, что это хорошо: так ей легче будет жить. Но прощаться с иллюзиями в шестнадцать лет ой как не хотелось! И Ветка, раскачиваясь из стороны в сторону, истошно, по-бабьи завыла.