Леонид Рябков - Два желания

В начале весны ворота стали запирать пораньше. Солнце мгновенно гасло за скальными отложениями на том берегу. Вечер обрушивался внезапно. Всех загоняли в неправдоподобно длинный двухэтажный, беленый гашеной известью, Дом. Было еще холодно, но уходить со двора никому не хотелось. Весна чувствовалась в каждом глотке стылого воздуха. Старики канючили, плакали, не обращая внимания на мат и оплеухи озлобленных санитаров. С молодежью обращались еще грубее. Инвалидные коляски просто забрасывали в узкий длинный холл. Побитые, изъеденные временем стены, с оставшимися зелеными проплешинами краски, встречали обитателей привычным равнодушием. Вели на ужин. С каждым днем рацион становился все скуднее. Уже неделю кормили только перловкой и тухлой капустой с кусками каменной соленой брынзы и бледным чаем. Хотя с кормежкой всегда было неважно. К этому все давно привыкли.

Больше всех от скоротечности прогулок страдала Ветка. Но она никогда не возмущалась, потому что научилась радоваться малости. Всю зиму она просидела взаперти, выезжая из комнаты только в столовую. Бороться за колченогую инвалидную коляску — одну на четверых — Ветка не могла. Драки возникали нешуточные. А после того, как Аурика плеснула в лицо Степаниде кипятком, всю комнату лишили прогулок на две недели.

Как всегда завидовала Ветка Аурике, беспомощно, но торжествующе устраивавшей в кресло свое рыхлое тело! Тяжелая, с ужасным скрипом, коляска победно выкатывалась на кривых, изможденных колесиках из комнаты. Из них четверых только олигофрен Шиза умела ходить. У Аурики ноги парализовало после тяжелых родов, пьяной Степаниде их отрезало поездом. А Ветка родилась такой. Она была самой молодой из обитателей восьмой комнаты. Претендовать на коляску зимой она не могла. За два года, проведенные здесь после детдома, она все еще чувствовала себя чужой.

У Ветки в жизни было всего два желания, но зато совершенно несбыточных: искупаться в Днестре и отыскать своего братика. Вернее, сначала найти брата, а уж потом искупаться. Ветка смутно помнила, что, перед тем, как она попала в детдом, мама родила мальчика. Он, наверное, уже большой. Она писала ему письма большими буквами детским старательным почерком и относила Евгении Михайловне, главврачихе. И ждала, когда брат или мама ее навестят. Но никто так ни разу и не приехал.

— Никто к тебе не приедет, не надейся, — иной раз снисходила до ответа властная Евгения Михайловна. — Кому такая дебилка нужна?

И Ветка соглашалась: никому. За годы, проведенные в детдоме, она привыкла к равнодушию врачей, презрению нянечек и жестокости сверстников.

— Пишет, пишет, дурочка, — уловила она однажды разговор пожилых санитарок. — Никуда эти письма не отправляют, в ведро летят. А она ждет…

— А что ей в жизни — то остается? Мать, считай, давно под забором сдохла, а брат ейный тоже, наверное, по детдомам кочует.

— Верно…

Нет, это не о ней говорили. Она легко себя в этом убедила. Хотя мама действительно все в доме пропила, а Ветка и ее брат родились от случайных собутыльников.

Она представляла, как к ней приедет взрослый, сильный, красивый, а главное, нормальный брат. «Светка! — скажет он, — я тебя так долго искал!» Он отвезет ее к Днестру, поднимет беспомощное тело своими мускулистыми руками и осторожно опустит в воду. Ветка физически ощущала прикосновение прохладной быстрой реки к коже. Когда он научит ее плавать, она поплывет сама, не нужно будет инвалидных колясок, чужой помощи, окриков и зуботычин санитаров, она сама выберет направление, какое вздумается. Захотела — налево, захотела — направо! До Днестра было всего метров двести, но ни разу, ни одного разочка, ее туда не отвезли. В Доме устраивали редкие походы на пляж, но только для тех, кто мог сам ходить и передвигаться, не буянил и был послушным. Нянчиться же с инвалидами никто не собирался.

С началом весны Ветка, когда наступала ее очередь, на тяжелой коляске выбиралась во двор. Она выезжала за открытые ворота, останавливалась у бетонной плиты забора, под табличкой, на которой коробилась белым на черном надпись «Дом-интернат для психохроников и инвалидов. Село Кочиеры». Рядом стояли или сидели в таких же колясках жители Дома, и, не отрываясь, смотрели на грунтовую дорогу. До нее, этой самой дороги, было всего метра два. Но это, совсем мизерное расстояние, отделяло ее от другой, нормальной жизни. До нее Ветке было, как до Луны. В той жизни — по пыльной дороге на машинах — проносились мимо, обдавая газом и презрением, веселые счастливые беззаботные люди. Вдоль берега Днестра тянулись базы отдыха и пансионаты. Люди стремились туда. А город, привыкший к курортному раздолью, московской протяжной речи и пьяной щедрости отдыхающих, кажется, даже не подозревал о существовании Дома. Ветка пыталась поймать на мгновение взгляд, проносящихся на беспечной скорости людей. Иногда это удавалось. И тогда лица туристов менялись, улыбка сползала с губ, люди быстро отводили глаза. Психохроники и убогие мешали им наслаждаться жизнью.

Во время прогулок досаждали местные мальчишки. Они обзывали калек, кидали камнями и палками, могли перевернуть коляску. И ничего нельзя было поделать. Санитары только посмеивались. Хорошо, что случалось это редко.

Но вот опять пришел март, и заведенный, казалось бы, навсегда, порядок, вдруг изменился. Изменились люди, обстановка вокруг, даже тишина стала напряженной и зыбкой. Сначала перестали выводить на поле тех, кто мог работать. Никого больше не отправляли в цех — делать сетки для овощей. Потом из сарайчика в глубине двора исчезли две свиньи. А из красного уголка и холла — два новых телевизора. Остался только старенький ламповый «Рекорд».

— У нас на счету ни копейки, — непрерывно жаловалась по телефону Евгения Максимовна. — Что делать ума не приложу. А чем мне кормить больных? Это вы мне ответьте, кому я принадлежу! — Взрывалась она. — Тому берегу или вашему! В селе и так две власти!

Над зданием сельсовета водрузили сине-желто-красный триколор. Над домом культуры хлопал советский флаг. В Дубоссарах все чаще стали слышны выхлопы, похожие на то, как стреляет шампанское. Ветка слышала такие звуки из комнаты санитаров на Новый Год. Мигом обезлюдели все прибрежные санатории, а дорога вдруг, как-то сразу, опустела. В селе появились люди в камуфляже, с оружием, на конях, с нагайками.

— У берега роют окопы, — спустя неделю констатировал Семеныч, бывший командир подлодки. Многолетнее пьянство привело к острым приступам хронической шизофрении. Он постоянно извинялся перед врачами за то, что не может поймать человечков, внезапно появлявшихся в разных местах Дома. В высоком статном седом человеке до сих пор ощущалась готовность — без колебаний выполнить приказ, и умение — нести ответственность за судьбы людей. Бросить пить ему так и не удалось, вино он тайком покупал у сельских жителей. — Кажись, война будет…