Светлана Нилова - Безмятежность

- Извини, Ник, – оправдывался Роберт. – Ко мне надо приходить со своей мебелью.

Дверей в его доме тоже не было, разве что входная.

Мы вышли из затруднительного положения – разместились на циновке на полу.

Роберт угощал нас вкусным чаем из каких-то африканских трав, расспрашивал папу, рассказывал сам. Казалось, они знают друг друга целую вечность.

- Дочка вот уехала. Не хочет она в Африке жить. Притеснение чувствует, белая госпожа. Хе-хе… - Роберт засмеялся.

- А ты? - папа смотрел на старика.

- А мне что? Место своё надо в жизни иметь. Людям помогать, пользу приносить – тогда и уважать будут. Вне зависимости от цвета кожи. Я вот не слышал, чтобы мать Терезу где-нибудь «притесняли».

Он снова засмеялся.

Папа с Робертом долго разговаривали, шутили и смеялись и казались мне ровесниками, несмотря на морщинистое лицо Роберта.

Позже папа рассказал мне, что Роберт – известный спасатель. По 15 часов в день он проводит в эфире, выискивая, кто подает сигнал о помощи и на его счету много спасенных жизней. Это сейчас и портативные рации, и радиотелефоны, а Роберт занимался этим делом, когда ещё и компьютеров не было. Он спасал не только тела, но и души. Поддерживал отчаявшихся, утешал несчастных, разделял с радистами и тревоги их и радости.

Пока взрослые разговаривали, я рассматривала приборы и картины на стенах.

В гостиной висели старинные карты и современные фотографии. На одной из них была молодая женщина с малышом на руках. У женщины были белые-белые волосы, ярко красные губы и шляпа с широкими полями. Малыш, как ангел на картинах Рафаэля, смотрел куда-то вверх и сосал палец. Ещё один портрет женщины, только черно-белый, стоял в рамочке на рабочем столе. Женщина тоже была со светлыми волосами, но совсем другая и глаза у неё были грустные. Она была гораздо старше и улыбалась как-то виновато. А ещё висела фотография самого Роберта. Он стоял на берегу океана в одних шортах и ветер трепал его светлые волосы. Фотография была черно-белой и, наверное, очень строй, потому что Роберт на ней казался ровесником папы.

Меня поразила одна карта. Я никак не могла понять, что же изображено на ней, а потом вдруг меня озарило: карта была вверх тормашками! То есть, наверху, где обычно Север, располагалась Антарктида и все материки были непривычно изогнуты. Я вначале подумала, что её неправильно повесили, а потом, присмотревшись, увидела, что и все названия подписаны так же: вверх тормашками. От этой карты я не могла оторваться долгое время. Поворачивала голову, стараясь разглядеть привычные очертания материков, пока Роберт не сказал:

- Смотри, Ник, как бы твоя девчонка себе шею не свернула!

Папа одобрительно погладил меня по спине:

- Ничего, иногда очень полезно менять точку зрения и смотреть на мир другими глазами.

Рассмотрев все карты и рисунки, я валялась на циновке возле мамы и кажется, даже вздремнула, потому, что, то ли слышала, а то ли придумала разговор папы и Роберта о каком-то картеле.

- «Ника» не иголка, Роб, её не спрячешь в стоге сена.

- Да, Ник, нажил ты себе врагов. А почему от программы-то отказался?

- Независимость, Роб. Это единственное, что у меня есть. И «Ника». От них я не могу отказаться.

- Хе-хе…- голос Роберта был тихим-тихим. – А как же девочки твои?

- Я надеюсь, что до такого выбора не дойдет, - так же тихо отвечал папа. – Ты же поможешь мне?

- Хитрец ты, Ник! Ладно. Сделаю, что смогу. Сам видишь, какой из меня помощник. Был бы я молодой, было бы мне лет пятьдесят… Хе-хе…

У меня чуть мозг не свернулся. Там же, в полудреме. Как же можно быть молодым в пятьдесят лет? По моему тогдашнему мнению, молодость – это пятнадцать лет, а где-то сразу после сорока сразу наступает глубокая старость.

У Роберта мы провели целый день.

- Что я могу тебе подарить на прощание, Ник? – спросил Роберт. В его голубых глазах на мгновение плеснула тоска.

- У нас на «Нике» всегда в дефиците хорошие книги, - улыбнулся папа. - Особенно для быстро растущих организмов, - папа кивнул в мою сторону.

Роберт задумался.

- От моей дочери осталось много книг, да боюсь, что, почитав их, твоя Софи тоже надумает удрать в Мельбурн. Хе-хе…

Роберт помолчал. Потом продолжил.

- Есть у меня одна вещица. И как раз на английском. Немецкую литературу раньше трудно было достать. Это теперь: заказал по Интернету, хоть с другого конца земли и вот она уже у тебя. А эту я купил давным-давно, тоскуя по родине. Ну, вот, Софи. Пусть и у тебя будет частица Германии. – Сказал Роберт, взяв какую-то коробку с полки и протягивая мне.

Я раскрыла её. В коробке лежала совсем старая, засаленная и много раз подклеенная книга.

- «Три товарища» - прочитала я вслух и подняла глаза на Роберта.

- Бери, детка. Читай хорошие книги и вырастай хорошим человеком.

- Спасибо, - сказала я растроганно и прижала коробку с книгой к груди.

Когда мы прощались с Робертом во дворе его дома, порыв ветра стеганул по глазам пылью и его старческие глаза заслезились…

Обогнув Африку, мы миновали Мадагаскар и нам встретились два острова. Сначала был остров Реюньон, потом – Маврикий. На Маврикии мы остановились.

Я думала увидеть там настоящих островитян в юбках из пальмовых листьев, с хижинами и танцами у костров, но это оказался хоть и небольшой, но густонаселенный остров с настоящими городами, дорогами, машинами, магазинами и прочими благами цивилизации. И мороженое там было очень и очень вкусное!

На Маврикии папа встретил своих старых друзей, и они весь вечер пили пиво и балагурили у нас на палубе. А утром папе стало плохо, и его увезли в больницу. Через день он вернулся: бледный, осунувшийся и, виновато погладив маму по щеке, с чувством произнес строчку старой моряцкой песни:

- Не пить мне больше рому

В ямайских кабаках!...

Мама ещё сердилась и на папу и на его друзей и только удивленно приподняла бровь:

- Что так? Сделал выводы?

- Так меня ещё в Пуэрто-Рико врачи предупреждали… - папа виновато развел руками. – Не поверил я им. А зря. Интересно, бывает искусственная селезенка?...

Тут мама замахнулась на него полотенцем, и папа, как нашаливший школьник, быстро юркнул в трюм.

На Маврикии родители хотели, было отдать меня в школу, но оказалось я совсем не умею читать и писать по-французски, а в школе, где уроки велись на английском языке, учителя были сплошь баптисты. Поэтому мама, вздохнув, сказала:

- Лучше ты останешься неучем, как твоя бабушка, чем пойдешь в протестантскую школу!

Я так этому обрадовалась, что даже забыла спросить у мамы: почему она так не любит баптистов, кальвинистов и прочих протестантов? Ну, конечно, они молятся не на латыни, поют и чуть не танцуют в храме. И священники их почти ничем не отличаются от обычных людей. И целибата у них нет. Я, правда, плохо знала, что такое целибат, но точно знала, что у них его нет.