Зэди Смит - Собиратель автографов

— О’кей, пусть будет тринадцать — и ни одного ответа. Так что ты получил по заслугам. Такие, как ты, без таких, как он, пустое место. Усекаешь? Жопа с ушами, — выпалила Хани в ответ на шутовскую рожу, которую скорчил Краузер. — Жопа расистская. И в любом случае, надо смотреть правде в глаза. Мисс Александер сейчас не на первых ролях. Я права? Вообще, я сказала здесь хоть слово не по делу?

Краузер оттолкнулся от стола и вплыл в комнату, на несколько мгновений посерьезнев. Рельефная жилка, которая змеилась от его виска к мочке левого уха, надулась, словно от злости.

— А теперь предоставьте слово мне, мисс Тан. Я не больше сумасшедший, чем ваша мамаша. Терпеть не могу две породы людей: попрошаек и охотников за автографами. Суть дела в том, что мисс Александер никогда ничего не посылает, если это не делаю для нее я. А я ничего не посылал. В этом вся фишка. У мисс Александер нет времени для охотников за автографами. Она — ярчайшая звезда на небосводе, как принято говорить в таких случаях. «Хум-Хум Дингер из Дингерсвиля» [82] Слова из популярной песни, исполнявшейся американским певцом Джимми Дэвисом (1899–2000). . Я здесь как раз для того, чтобы защищать мисс Александер от таких, как вы. И на этом поставим точку. Леди! Джентльмены!

И их проводили до двери.

Середина Рёблинга. Здесь широкая, симпатичная улица круто идет в гору, и святой гражданской обязанностью всех местных жителей является разгребание снега. Хани и Алекс целый день мотались взад-вперед по этой улице, задавали вопросы в магазинах, заглядывали в соседние переулки. Каждый ждал, что другой скажет: «Хватит». Когда они в восьмой раз проходили мимо одной кафешки, Алекс пожал плечами, обнял Хани за талию, и они зашли погреться. Вокруг кипела своя жизнь. Мимо пробежал, крича по-испански, какой-то мальчишка. Он нырнул за джип, увернулся от снежка, который бросил его старший брат, и сам залепил ему комком снега в шею. Темнокожие дети церемонно заходили в церковь. По улице прошел даже один раввин. Попадались ужасные толстяки, но их было немного. Специальная машина разбрасывала розоватую песчаную смесь, словно посыпала мостовую сахарной пудрой. Это был нужный им конец Рёблинга: вдоль переулков выстроились благообразные кирпичные особнячки с осыпающейся облицовкой из бурого песчаника, которые выравнивают свои убогие ряды на окраине квартала и пропадают как раз перед началом негритянских районов, и даже одного еврейского. Известно, что по крайней мере один знаменитый американский романист жил здесь. Его можно было лицезреть на обложках в витрине местного книжного магазина, а иногда и во плоти, когда он появлялся собственной персоной и звал юных американцев поиграть с ним в баскетбол.

На самой вершине холма приютился Рёблингский зоопарк. В нем даже толстозадая капибара или семейство сусликов могли вполне законно считать себя звездами местной сцены. Все змеи расползлись в неизвестном направлении. Тигров там никогда не водилось. По воскресеньям зоопарк привлекал только чуждых условностей хипстеров, знатоков джазовой музыки, которые искали здесь повода отвлечься от тяжелых, похмельных мыслей, а может, ловили кайф, наблюдая за рысканьем томящихся в неволе американских зайцев. Хани и Алекс видели из окна своей кафешки этих по-своему милых, вызывающих сожаление молодых людей, которые никогда никуда не спешат. Неуклюжие, ссутулившиеся, симпатичные, одетые в дедовские пальто, поднимающиеся под снегом вверх по склону.

— Так значит, — Хани неловко хлебнула кофе, и капли полетели вниз, — у нее сегодня операция? И это не опасно, да? Иначе бы ты там точно остался.

Алекс и Хани по очереди убеждали друг друга, что замена кардиостимулятора — обычная, рутинная процедура. Они оба говорили «рутинная процедура», позаимствовав эту фразу из какого-то телешоу. И всецело с этим соглашались («Да», «Конечно», «Не о чем и говорить»).

— Все именно так — я выяснил. Кое-кого порасспрашивал, кое-что мне рассказали. Всегда так делаю. Вообще-то… у меня отец был врачом.

— Да? А чем он сейчас занимается?

— Вертится в своей могиле. Умер.

— О, извини, пожалуйста.

— Так и должно было случиться. Ты там сразу сделала ошибку. Ой… — Тандем поставил на стол свою чашку и потянулся к дымящейся кружке Хани, покрытой охристыми узорами. — В чем дело? Почему она красивее моей?

Хани собрала ложкой пену с поверхности своего кофе и поднесла к его рту:

— Слушай, у тебя не кофе, а не знаю что, только черного цвета. Любишь сам себя лишать удовольствия. Что толку пить эту бурду? Думаешь, выгадал? Ошибаешься. Никакой выгоды тут нет. А вот, попробуй — здесь и шоколад, и кофе мокко, и карамельная крошка. Попробуй, как вкусно, правда? Всего понемножку, взбитые сливки, чуть-чуть кофейного ликера, и ириска на самом верху…

Алекс открыл рот и послушно отведал волшебного напитка.

— Правда вкусно? — спросила Хани. Алекс только беспомощно кивнул. — Видишь, если есть возможность словить кайф, не стоит отказываться. Снова мой дзэн. Пользы от этого кофе никакой, но так приятно его пить. Когда настанет мой последний час, включу его в список наслаждений, которые прошли через мою жизнь. Или вошли? Вошли в жизнь? Так правильно?

Алекс округлил глаза, как знаменитый комик Бастер Китон:

— Так хорошо, аж до боли.

Хани хохотнула, опустила лицо вниз и подняла его уже украшенное усами из взбитых сливок:

— Забавно… Если когда-то получаешь удовольствие, истинное удовольствие, так приятно его растянуть. Это не что-то. Это — нечто.

— Надо тебе выступать на рекламном канале. Им там буддистов не хватает. На самом деле я думаю…

— Краузер!

— А?

Хани взяла оставленную кем-то газету и прикрыла ею окно. Сквозь анонсы новостей (один негодяй сбежал со своей падчерицей) смутно виднелся Краузер — на ярком солнце человек и текст газеты сливались в причудливый коллаж. Краузер вознамерился перейти улицу в самом опасном месте, на нем был плащ на меху с откинутым капюшоном, а руки он расставил в стороны, словно это могло остановить несущиеся по улице машины. Он на мгновение пропал из виду, скрытый рекламой, обещающей оживить вашу память, и вынырнул посередине статьи о политическом скандале.

В наши дни и шагу не ступить, не понять человека без киношных жестов и словечек, которые окружают нас везде и повсюду. Хани только фыркнула, когда Алекс театрально вжался в стену и привстал на цыпочки. Но потом и сама она сделала пару выразительных жестов и даже попыталась присвистнуть. Скоро выяснилось, что шляпа Краузера соединена с транзисторным приемником — провод шел по полям, потом за ухом и опускался в карман, — Краузеру было не до них, потому что им завладели политические новости, причем особого рода («Зимбабве! — воскликнул он, вдруг повернув в тихий переулок. — Он теперь в Зимбабве?»).