Тони Магуайр - Только не говори маме. История одного предательства

Заметив, что моя апатия сменилась тревогой, вызванной мыслями о ближайшем будущем, Джин попыталась подбодрить меня:

– Антуанетта, ты ни в чем не виновата. Я не сомневаюсь в том, что твоя мать догадывалась о происходящем.

Но поверить в это было слишком для меня. Разве я могла смириться с мыслью о таком предательстве со стороны единственного человека, которого беззаветно любила? С отчаянием в голосе я принялась разубеждать их, так же как разубеждала себя все эти годы, и снова женщины обменялись взглядами, в которых сквозили и жалость, и недоумение.

– Антуанетта, – сказала женщина-полицейский, и в ее глазах смешались сострадание и твердая решимость выполнить свою работу, – тебе предстоит выступить свидетелем на процессе по делу твоего отца. Ты понимаешь, что это означает?

Прежде чем ее слова осели в моем сознании, она нагнала на меня еще больше страха, сообщив, что до суда его выпустят под залог и мы вместе вернемся домой. После этого она вышла из комнаты, оставив меня наедине с социальным работником. Я молчала, переваривая полученную информацию, пока меня не охватил жуткий страх.

– Я не могу идти домой, – запинаясь, вымолвила я, – пожалуйста.

Я уловила жалость в голосе Джин, когда она ответила:

– Пока полиция не подтвердит, что тебе что-то угрожает, я ничего не могу сделать.

Прошли долгие минуты, прежде чем дверь открылась и вошла женщина-полицейский в сопровождении сержанта. С серьезными лицами они сели напротив меня.

– Твой отец признал свою вину, – бесстрастно произнес сержант. – Это облегчит тебе судебный процесс. Слушание будет закрытым, поскольку ты несовершеннолетняя. Ты понимаешь, что это значит?

Я покачала головой, пытаясь прошептать «нет».

– Это значит, что на заседание не будут допущены ни пресса, ни публика, за исключением тех, кто имеет отношение к делу. Дата судебного заседания еще не определена, но в любом случае оно состоится не раньше чем через несколько недель. А сейчас мы отвезем вас обоих домой.

Я расплакалась. Мой организм, ослабленный кровопотерей и экстренной операцией, казалось, утратил всякую способность к сопротивлению.

– Пожалуйста, не отправляйте меня назад, – вырвалось у меня вместе с рыданиями, стоило мне вспомнить порку из-за неубранного в шкаф сарафана.

Если отец так жестоко расправился со мной за незначительную провинность, какое же наказание ждет меня за это? В ужасе я ухватилась за край стола, словно пытаясь оттянуть момент возвращения домой.

Первой заговорила женщина-полицейский:

– Нам некуда поместить тебя, Антуанетта, ты слишком мала, но родители больше не обидят тебя. Мы с сержантом и Джин поедем с тобой и поговорим с твоей матерью.

Сержант тоже попытался приободрить меня: – С твоим отцом уже провели беседу; он знает, что его ждет, в случае если он прикоснется к тебе.

Их слова были слабым утешением для меня, потому что я помнила ярость матери, презрение доктора и жестокость отца. Я знала, что меня ждет возвращение в дом, где меня не ждут, к матери, которая меня больше не любит, к отцу, который обвинит меня во всех бедах, что постигли нашу семью.

Мы поехали обратно в двух машинах без полицейской символики, как и просила мать. В окнах нашего дома горел свет. Моя мать встретила нас без улыбки и милостиво разрешила мне исчезнуть в своей комнате, откуда я слышала бормотание их голосов, но слов разобрать не могла. От голода урчало в животе, ведь, кроме сэндвичей в полиции, я ничего не ела со времени завтрака в госпитале. Мне было интересно, помнит ли об этом мать, но, когда дверь за полицейскими захлопнулась, к моей комнате никто так и не подошел. Мне ничего не оставалось, как провалиться в беспокойный сон, наполненный страхами.

Проснулась я в пустом доме.

День, которого я с ужасом ждала, наступил. Отец должен был предстать перед судом по обвинению в изнасилованиях собственной дочери.

Моя мать, которая по-прежнему настаивала на роли жертвы в этом треугольнике, отказалась сопровождать меня на заседание суда. Вместо этого она, как обычно, отправилась на работу. Сержант, чувствуя, что мне необходима женская опора, сказал, что приведет свою жену, чтобы она присматривала за мной. Страшно волнуясь, я стояла у окна и ждала, когда они приедут.

Отец уже ушел в суд, оставив машину во дворе, и это лишь подтверждало слова его адвоката, который сказал мне, что отец уже не вернется домой и знает об этом. Что ж, по крайней мере, в то утро я была избавлена от его присутствия.

Я собралась в суд сразу, как только проснулась, за несколько часов до выхода. Надела серую юбку, блузку и школьный пиджак. Я не знала, имею ли право носить его теперь, но выбора у меня не было, поскольку не было и другого пиджака.

Нужно было вывести Джуди на утреннюю прогулку. Мой почти не тронутый завтрак давно остыл, когда звук подъехавшей машины возвестил о приезде сержанта. Одетый в свою будничную одежду – твидовый пиджак и серые брюки, он открыл передо мной дверцу машины и познакомил со своей женой, невысокой толстушкой, которая адресовала мне натянутую улыбку. Разговор в машине не клеился. Во время недолгой поездки до здания суда у меня перед глазами стоял холодный взгляд матери, с которым я теперь постоянно сталкивалась. Казалось бы, моя мечта о доме, где будем жить только мы вдвоем, была близка к осуществлению, но я уже давно поняла, что это не принесет счастья.

Наконец показалось суровое серое здание суда. Мои ноги вдруг стали ватными, когда я ступила в его огромный вестибюль. Адвокаты, барристеры и обвиняемые группками сидели на стульях, в которых не было ни эстетики, ни комфорта. Я устроилась между сержантом и его женой и задалась вопросом, где же отец, при этом радуясь тому, что не вижу его. Я ждала, когда меня вызовут, чтобы дать показания.

В то утро из зеркала на меня смотрело измученное, бледное, повзрослевшее лицо, в обрамлении аккуратной стрижки под пажа. Никакой макияж не мог замаскировать моей бледности и темных кругов под глазами, в которых не было ни оптимизма юности, ни подросткового восторга. Это было лицо девочки, в которой надежда и вера если не умерли, то, по крайней мере, в тот день отсутствовали.

Мне принесли чай, а потом дверь зала судебных заседаний открылась, и вышел одетый в черный костюм секретарь суда, которого я сразу узнала. Он быстрым шагом направился ко мне и сообщил, что мой отец уже дал показания и признал себя виновным, так что я буду избавлена от перекрестного допроса. Тем не менее у судьи был ряд вопросов ко мне, и секретарь провел меня в зал.

Мне дали Библию, чтобы я принесла клятву: «Говорить правду, одну только правду и ничего, кроме правды». Показали, где встать, и я оказалась лицом к лицу с судьей в парике, который с теплой улыбкой предложил мне присесть, что я и сделала с благодарностью. У меня пересохло во рту, и судья распорядился, чтобы мне принесли воды. Я пила воду маленькими глотками, смачивая сухое горло.