Бора Чосич - Наставники

«Все это из-за дурной крови! – вздыхал Никола, наш родственник. – Все великие убийцы рода человеческого носили длинные волосы – например, Раскольников или вот еще князь Распутин, русский народный преступник!» В летней одури, в великом гомосексуальном соитии сорок третьего года из полупустых магазинов моей страны, из-за полуопущенных железных штор, из-под вывесок с именами героев торгового дела можно было услышать сдавленные крики, например: «Хайль Гитлер!», «Драгович!», «Да здравствует Сербия!» Дедушка высунул голову в окно и крикнул: «Эй, жопоёбы!» Отец, несмотря на то что заправился спиртным под самую завязку, стал материться, придерживаясь за мебель. Передвигаясь от стола к стулу и от стула к шкафу, подвергаясь непрерывной опасности и сильно шатаясь, мой отец, самый знаменитый в Центральной Европе торговец трехдюймовыми гвоздями, стал плевать в лицо своим позорным товарищам, коллегам без стыда и чести, унесенным нежным ветром предательства.

В сумерках приходили настоящие любители собственных тел, а также чужих, но тоже мужских, появлялись славные в прошлом солисты балета, в настоящее время хворые, читатели Оскара Уайльда в переводах, кстати очень хороших, носители междучеловеческого милосердия, представители великого братства мужской самодостаточности, украшенные гвоздиками и в самом деле огромными перстнями; они садились напротив теток, вышивающих свои вымышленные пейзажи, тихо и решительно говорили о позоре, постигшем их. Нежные декламаторы стихов Йована Дучича, любители испанских танцев, они очень страдали, а тетки, чтобы хоть как-то утешить, угощали их рахат-лукумом из крахмала Дядя заявил: «Если бы я смог, то написал бы брошюру про все про это!»

Со временем торговля, даже самая бесчестная, стала хиреть. К госпоже Маре пришел бородатый мужчина с мутными глазами, госпожа Мара сказала «Это мой брат!» Госпожа Мара обычно куталась в шлафрок, однажды она пришла в шлафроке и спросила маму: «Не одолжите ли щипцы для моего брата?» Дедушка сразу ответил: «Не одолжим!» Госпожа Мара вздохнула «Придется ему делать папильотки из газетной бумаги! – и добавила: – Он принес немного солонины, не хотите ли приобрести по себестоимости?»

В сорок третьем году хранители искусства торговли, ставшего уже тайной, асы черной биржи, постепенно теряющие немецких любовников, в основном убитыми. пошли по домам, предлагая остатки товара свои последние запасы, даже и не вспоминая о своих утомленных телах. Лжебрат госпожи Мары пытался продать некоторые вещи, принесенные с собой: зеркальца, ножнички, пудру, а также пестрые немецкие ордена Отец сказал: «Плевать я на это хотел! – и добавил: – Настоящего товара, завернутого в пергамент а упакованного в коробки, просто уже нет!» Лжебрат в конце концов побрился, избил госпожу Мару и исчез в неизвестном направлении. Госпожа Мара предложила дяде продемонстрировать сокровенную родинку на одной из частей тела, совсем дешево. Дядя сходил, посмотрел, но не заплатил ни гроша, госпожа Мара сказала: «Чтоб тебе повылазило!» Иосиф Сталин предложил пол-Югославии Уинстону Черчиллю, также полководцу. Анкица, парикмахерша, продавала свои фотографии в позе с подпоручиком по случаю обнищания с пятидесятипроцентной скидкой. Пришла Штефица и сказала маме как бы в шутку: «Продай мне своего красавца мужа, возьму и пьяного!» Отец Вои Блоши, владелец магазина подержанных вещей, начал раздавать остатки старых радиоприемников, оленьи рога, помятые глобусы практически даром. Дядя сказал глашатаю ложной вести о смерти короля Петра; «Что ты мне всучить хочешь?» Когда послышались первые пушки русского производства, дедушка заявил: «Теперь они за все заплатят!» В районе Автокоманды немцы предложили трех пленных партизан за одного своего капитана, вдобавок косого. Два немецких солдата продавали нам свои винтовки за гражданскую одежду, дедушка сказал: «Нету, сами в рванье ходим!» Наконец, Радуле Васович, боец Двадцать первой сербской, окруженный немцами на углу улицы Ломине, кричал: «Вам моя шкура дорого обойдется!» Так оно, собственно, и произошло.

В то время лучше всего было быть ловким, как в смысле физической культуры, так и вообще в духовном отношении. В тысяча девятьсот сорок третьем году, в самой середине войны, многие люди страстно демонстрировали свою ловкость: вечно окруженные зрителями, делали стойку на руках, ходили по карнизам, сгибали куски железа абсолютно голыми руками. В тот же круг зрителей вступали ораторы с приклеенной бородой и говорили: «Угадайте мое настоящее имя – получите полтину!» Зеваки произносили имена типа Миодраг, Адольф и тому подобное, но никто не мог назвать настоящее имя, а именно – Мориц.

В тысяча девятьсот сорок третьем году люди были ловкими не только в смысле ловкости рук, но и вообще в смысле надуть ближнего. Но в то же время по домам ходили и другие люди – маленькие, неприметные, часто с худосочными мышцами; они говорили: «Мы сильнее всех!» Или: «Наша мощь неизмерима!» Очень худые люди вытаскивали какие-то коробочки, обрывки шпагата, пуговицы и с помощью этого барахла, никчемного старья, разъясняли положение на фронтах, соотношение сил, короче, разъясняли войну. Расставляя свои штучки по столешнице, они говорили: «Наш кулак ударит по карте Европы, словно молот!» Дедушка возражал: «Так ведь силенок не хватит!» Дедушка вообще больше верил сгибальщикам железа и глотателям битых тарелок, впрочем, и тем лишь частично. Дедушка говорил: «Не люблю, когда меня дурят! – и добавлял: – Хотя в силу я верю!»

Тысяча девятьсот сорок третий, много в чем опасный год, большей частью был посвящен сгибанию железных предметов, разрыванию цепей с помощью неестественно напряженных мышц – демонстрации силы, короче говоря. Отощавшие домашние говорили очень тихо: «Надо сбросить оковы!» Дедушка говорил: «Да это тебе кто угодно за полтину изобразит, и еще что-нибудь в придачу!» В результате весьма сложных жизненных явлений, а также вследствие явлений естественных, вызванных возрастом, дедушка стал путать героев популярных физических упражнений, окруженных зрителями, с теоретиками процесса сбрасывания оков, худыми, очкастыми, очень начитанными. В год, о котором идет речь, несметное количество людей демонстрировало народу работу собственных мышц под аккомпанемент народной же музыки, превосходство натренированной человеческой руки над сложными и опасными механизмами. Многие старались познакомить свой исстрадавшийся и порабощенный народ с его собственными аномальными физическими явлениями и с выгодой, которую можно из них извлечь. Многие артисты были беззаветно преданы своему народу, преданнее всех был Драголюб Алексич, родом из маленького Княжеваца. Забывая о страхе, славный маэстро собственного атлетического тела поднимался на опаснейшие возвышения, шагал по натянутой проволоке, прыгая оттуда в толпу, на голый асфальт. Часто страдая и истекая кровью на радость публике, Драголюб Алексич, человек стальных нервов и таких же костей, устраивал веселые, опасные, очень страшные представления. Вращаясь с помощью различных блочков на огромной высоте, вцепившись при этом зубами в крюк, Алексич, иной раз обливаясь кровью, демонстрировал народу смысл борьбы с железом и другими силами непосредственно путем публичного представления. Потом Алексич спускался в публику, страстно жаждущую именно таких зрелищ, а также хлеба, в то время уже несуществующего, давал щупать свои мышцы, нечеловечески твердые. По городу, по многим городам страны, все еще порабощенной, пошли слухи о человеке необычайном, храбром, почти стальном. Худые агитаторы, не высыпающиеся вследствие непрекращающегося преследования со стороны полиции, подтверждали существование такого человека. Дедушка, вынося им миску позавчерашней фасоли, говорил: «Я сам видел, как он все это вытворяет с помощью силы!» Агитаторы благодарно поглощали фасоль, страшно загустевшую, и тихо отвечали дедушке: «Нет, это невозможно тем более что настоящий стальной человек все еще в пути, путь от Урала неблизкий!»