Эльмира Нетесова - Забытые смертью

Когда Наташе взялась помогать подруга, Данила сбросил рубаху. И закрутились девчонки, вдвоем не успевали, сбивались с ног. Иннокентий, глядя на всех, довольно улыбался. Его одного пощадил Данилка, уважил старика.

Работу оставили, когда на дворе совсем темно стало. Толик с другом ушли сразу на сеновал, спать до утра. От ужина отказались.

Подруга Наташки, еле волоча ноги, домой поплелась.

— Пошли на речку умываться. Ну зачем под умывальником мучиться? — позвал Данила Наташку. И, взяв ее за руку, побежал к реке.

Там, стянув с себя одежду, нырнул в теплую воду, позвал:

— Наташа, иди сюда!

— Темно. Я боюсь в темноте купаться. Да и плаваю плохо, — послышалось с берега.

— Не бойся, я с тобой, — подал руку.

Наташка вошла в реку осторожно, ощупью.

И вдруг оступилась на камне, упала. Данила быстро подхватил ее на руки, поцеловал осторожно. Долго не хотел отпускать с рук. И вынес на берег, держа бережно, но крепко.

Когда они вернулись в избу, ужин уже стоял на столе. Иннокентий вытащил из-под стола бутылку самогонки.

— Давай обмоем начало! — предложил Даниле и спросил: — Как думаешь, за сколько управимся? Сложимся к зиме?

— Через неделю обживать будете.

— Неужель каждый день приходить станешь? — изумился старик.

— Конечно, — пообещал уверенно Данила.

Через неделю он и впрямь выложил стены. Иннокентий не мог нарадоваться. Вот ведь и мечтать закинул, а глянь — сделано…

Данила уверенно чувствовал себя в доме старика. Он перестал быть чужим. Здесь каждому его приходу радовались искренне.

И он работал. Но так, словно строил для себя.

Когда закончил кладку, старик долго ходил вокруг дома, расширившегося сразу вдвое.

— Теперь штукатурить надо стены. Но не сразу. Надо дождаться, пока осадку дадут, высохнут, — говорил Данила и добавил: — Недели через три, думаю, можно будет начать.

Наташка глаза опустила. И спросила тихо:

— А приходить к нам будете?

— Если не помешаю, конечно, приду. Кстати и осадку проверять буду, — предложил Данилка.

— Нешто дозволенья испрашиваешь? Да запросто приходи! Как к себе, — ответил старик.

Данила после такого ответа и вовсе осмелел.

Вместе с Толиком углубили и расширили подвалы в доме, зацементировали их. А когда пришло время, оштукатурил дом снаружи и внутри. Да так, что из избы — в хоромы превратил.

Единственное, что не мог сделать сам, — покрыть крышу. Так и с тем не обошлось без него. Человека нашел. Который даром все сделал. Ему Данила деревянный дом кирпичом обложил.

Теперь он, что ни день, с Наташкой встречался. Она поначалу робела, трудно привыкала к приезжему. Уж больно дерзкие у него глаза. Всю ее обшаривали. Это пугало. Девушка краснела от этих взглядов, терялась, случалось, убегала, не выдерживая пристальных разглядываний. Но вечером, когда Данила заканчивал работу, они шли в луга. Цветастые, душистые.

Наташка испугалась в тот первый день. Темно было. Спала деревня. А Данила позвал ее погулять немного. Отдохнуть после работы. Она и впрямь устала. Но согласилась. И за руку с приезжим вышла со двора.

Они брели по лугу не спеша. Трава измочила росой все ноги. Данила поднял ее на руки. Внезапно. Она ойкнула, схватилась за шею. Обвила обеими руками.

— Ласточка моя синеглазая! — прижал он ее к груди. И поцеловал сухими, жесткими губами долгим поцелуем.

Наташка выскользнуть хотела. Испугалась:

— Не надо, Данила!

— Почему? Иль противен я тебе? Иль другого любишь? — не выпускал он девушку. Та молчала. Она и сама не знала, что ответить.

«Другого? Но тогда почему с таким нетерпеньем ждет каждый день Данилу? Почему бьется птицей сердце при виде этого парня и ей так хочется быть рядом с ним? Отчего становится так жарко от его взглядов и улыбок, подаренных ей одной? Почему так дорог он? Данила… Он самый красивый из всех, кого знала и видела. Жених? Но тот в армии. Они учились в одном классе. Друг детства. Такие редко становятся мужьями. Да и нельзя без любви. А она не уверена, что любила его. Иначе почему так ждет и радуется Даниле? С тем такого не было. Он даже не говорил ей про любовь. Попросил подождать из армии. О чем-то говорил с братом. Она отвечала ему на письма. Но и в них ни слова о любви. Он даже не писал, что вспоминает или скучает о ней. А вот Данила… тут и без слов понятно».

Молчала Наташка. «Значит, свободно сердце для любви. Иначе не задумалась бы. И не вырывается больше». Он целовал девчонку так, как никогда и никакую другую.

Он говорил ей много нежных слов, каких она никогда не слышала.

Замирало сердце, Наташка считала себя самой счастливой на земле.

Он не спешил овладеть Наташкой полностью. Она была слишком дорога ему.

Когда Данила закончил кладку стен в доме, Наташке так хотелось, чтобы не спешил парень, не торопился заканчивать работу у них.

«Ведь уйдет. И, может, насовсем. Вон как на него подружки смотрят. С завистью, вздыхают. А он даже не оглядывается на них. Но это сегодня. А когда уйдет? Такой красивый, работящий в холостяках не задержится», — подумала девчонка.

В густых зарослях ивняка в одну из лунных ночей признался ей в любви. Назвал единственной, самой лучшей, радостью своей.

Наташка слушала, затаив дыхание. А Данила ласкал девчонку, боясь самого себя.

— Девочка моя ненаглядная! Не смогу я жить без тебя больше. Единственная радость и счастье мое. Свет без тебя не мил будет, если откажешься, отвернешься. Для тебя живу и дышу, — говорил он Наташке.

Иннокентий видел и понимал все. Он уже ни о чем не просил. Данила сам приходил к ним. И до осени, помимо дома, отремонтировал сарай, почистил вместе с Толиком колодезь во дворе, заменил старые ворота. У забора поставил скамейку. Даже на чердаке порядок навел.

И вдруг исчез. Не приходил на работу, не было его дома, не появлялся у Иннокентия. В селе его не хватились сразу. Элеватор уже работал, и исчезновение приезжего никому не бросилось в глаза, кроме семьи старика.

— Надо бы поискать его с милицией, — предложил Иннокентий. Но Толик отсоветовал. Сказал отцу, как отзывался Данила о милиции. Предупредил, что может рассердить, оттолкнуть человека. И, давно догадываясь об отношениях Данилы и Наташки, спросил сестру, не знает ли она, куда исчез приезжий.

Та голову опустила. Ответила, что не знает ничего. А сама едва слезы сдерживала.

Попривыкнув к Даниле, доверять ему стала. Не дичилась, как прежде. И в ту, последнюю ночь пошла с ним к реке, ничего плохого не ожидая.

Данила положил на траву пиджак, сел с нею рядом. В тот вечер он выпил с отцом. Впервые. И осмелел. Целовал остервенело, с дрожью. Потом рукам волю дал. Наташка вырвалась. Вскочила на ноги. Побежала домой, захлебываясь слезами и страхом. Данила догнал. Резко повернул к себе Наташку: