Айтеч Хагуров - Жизнь коротка, как журавлиный крик

К десятому классу мы оба решили, что будем инженерами. Престиж инженера в те годы у нас был высоким. Гуманитарные специальности были непрестижными. Леня уговорил меня ехать с ним в Николаев, на Украину, поступать в кораблестроительный институт. Во время выпускных экзаменов Болеслав Александрович мне сказал, чтобы я не беспокоился насчет денег, — они давно отложены на дорогу и на проживание во время вступительных экзаменов на нас обоих. Этот разговор был следствием того, что Леня передал отцу о моих сомнениях относительно возможности моей поездки в Николаев. Однако после получения аттестата я понял, как много и как бескорыстно эта семья мне столько лет помогала, и что и далее пользоваться их добротой я не могу. Повлияло и то, что дома мать, узнав о возможности поездки для учебы в Николаев, стала возражать, плакать, причитая, что я бросаю ее одну решать проблемы двух младших братьев и сестры. Я окончательно решил остаться в Краснодаре и поступать на мехфак сельхозинститута.

Вечер прощания — завтра Ленцу ехать в Николаев. По этому поводу нашу тройку пополнили Болеслав Александрович и Ирина. Не очень помню, как тот вечер проходил, зато помню следующие три дня. На сердце — тяжелый камень, даже дышать тяжело. Поэтому периодически вздыхаю. И хочется и не хочется плакать. Жизнь потеряла смысл — в душе опустошенность. Никакой радости впереди не вижу, и сельхозинститут мне не нужен — просто надо куда‑то поступать. С детства, с третьего класса, мы были вместе, всегда за одной партой. Если расставались, то знали, когда встретимся. А теперь пути разошлись.

Эту ситуацию беспросветной тоски взорвал на третий день Ленц своим внезапным появлением. Странность и неожиданность визита (он же уезжал почти на месяц) усилились радостью и весельем, которое он излучал. «Вот я уже получил экзаменационный лист, — и он совал его мне под нос, — смотри». Это был еще удар под «дыхало». Я так переживаю, а для него наша разлука как с гуся вода. «Плевать я хотел на твой экзаменационный лист, и я свой получил», — пробормотал я, сдерживая жгучие слезы обиды. Далее еще похлеще. Ленц стал усиленно приглашать меня домой «обмыть» сдачу'документов и получение экзаменационных листов. Валентина Гавриловна тоже этого хочет и ждет нас.

По дороге я поражался происшедшей с Ленцем перемене. Из него прет нескрываемая радость по поводу предстоящего поступления в кораблестроительный — и никакого сожаления о том, что мы, такие близкие друзья, расстаемся. Ведь все время мы ощущали сопереживание проблем друг друга. Что же произошло?

Еще более поразила меня Валентина Гавриловна. Как и у Ленца, в ее глазах радость, и вместе с тем шутливый взгляд. Да что же произошло? За что такое предательство? Неужели не понимают, как мне тяжело! «Ну, ты ему показывал свой экзаменационный лист?»,

— это уже Валентина Гавриловна спрашивает. Что они, помешались на этом листе? Далее мать и сын с этим листом устроили мне настоящую экзекуцию, требуя, чтобы я его взял а руки и прочел. Мне предстояло или разругаться, или разрыдаться, или уйти. Я выбрал последнее, но тут Валентина Гавриловна поднесла злополучный экзаменационный лист к моим глазам и, водя пальцем по буквам, заставила прочитать на заглавной строчке слова «Кубанский сельскохозяйственный институт». Вначале я ничего не понял: в Николаеве тоже есть сельскохозяйственный институт? Но почему он Кубанский? Наконец осенило, и я от радости врезал Ленцу в бок так, что он завыл.

Мой дорогой Ленчик! Оказывается, с ним творилось в дороге то же самое, что со мной, и он вернулся, не сдав документы. С Валентиной Гавриловной — то же самое, и потому она обрадовалась его возвращению. Оставалось объяснится с Болеславом Александровичем, но он не стал долго разговаривать, сказав: «Сами разбирайтесь». Решили сдать документы на мехфак, а потом разыграть меня. Получилось, как говорится, на все сто процентов.

К экзаменам мы, конечно, готовились вместе и сдавали их успешно. Был один эпизод, связанный с Ленцем. Когда мы пришли узнавать оценки по сочинению, его в списке не оказалось. Это означало, что он получил двойку. Я в панике побежал в приемную комиссию, чтобы попросить посмотреть его работу. Направили в аудиторию, в которой были экзаменаторы. Одна из них даже обрадовалась нашему приходу: «Хорошо, что пришли, я не знаю, что делать. И тема раскрыта, и ошибок нет, но посмотрите эту грязь. Сколько исправлений! Зачеркивает, пишет сверху, опять зачеркивает! И логика какая‑то странная. Почему Пьер Безухов положительный герой «Я считаю потому, что, во — первых, во — вторых…» Десять пунктов. Как будто теорему доказывает».

Тут я пустил в ход все свое красноречие и стал лепить объемный образ Ленца, прочно стоящий на фундаменте физико — математической гениальности. «А как он в школе писал сочинения?» — осведомилась учительница — экзаменатор. Я стал сочинять, что наша учительница по литературе допускала возможности проявления разных стилей мышления и письма, и что она чаще ему ставила пятерки, чем четверки. На самом деле Ленц для нее был постоянной головной болью. «Ну все равно я не могу ему поставить пятерку. Меня не поймут. Я снижаю на один бал за грязь и почерк!» — закончила она разговор.

Мне стоило громадных усилий, чтобы одновременно и скрыть ликование, и изобразить кислую мину на лице, и пробормотать что-то вроде жалобы на отсутствие в мире справедливости.

Мы выскочили из аудитории, добежали до первого закутка, захохотали и обнялись. Нашей радости не было предела. Если бы Ленц провалился, и я не стал бы сдавать дальше экзамены. Этого

требовал закон дружбы, продемонстрированный Ленцем, отказавшимся ради меня от кораблестроительного института.

Остальные экзамены Ленц сдал на «отлично», легко, как бы шутя.

Мы преодолели большой конкурс и стали студентами факультета механизации Кубанского сельскохозяйственного института. Первое сентября было омрачено тем, что нас записали в разные группы. Пришли к декану просить включить нас в одну группу. Он нас не понял и отослал. На перерывах Ленц неизменно приходил ко мне и что‑то забавное рассказывал, чаще всего о преподавателях. Его приходы в мою группу имели потом немаловажное значение для него, о чем я расскажу чуть позже.

К первой экзаменационной сессии Ленц уже выделялся среди всех однокурсников. Было бы не точно сказать, что он был на голову выше нас всех, потому что он был выше нас на несколько голов. Он был интеллектуальный великан среди нас, а мы ему были по колено. Конечно, он уже был популярен и среди преподавателей.

К концу первого курса стало ясно, что учеба на мехфаке для Ленца — не серьезное занятие. Шапка была не по Сеньке. Мы уже были достаточно взрослые и воспринимали возможность расставания с достаточным спокойствием. На расширенном семейном совещании (мое присутствие его расширяло) было принято решение — ехать Ленцу в Москву в физико — технический институт. Это был особый институт, с особой программой, с особой технологией подготовки научных кадров высокой квалификации. Выпускал он готовых научных сотрудников.