Дмитрий Старков - Отдаленное настоящее, или же FUTURE РERFECT

Коротким, судорожным вздохом втянув в себя воздух, словно перед тем, как броситься с крутого берега в ледяную воду, Димыч кивнул.

— Готов. Не нужно убеждать меня, приводить доказательства… Я помню, как мы с Петькой познакомились; помню, какие ощущения вызывало общение с ним… Теперь словно бы все встало на свои места. Я просто знаю, что должен это сделать. Только… После дела я, скорее всего, больше тебя не увижу А игру в вопросы и ответы очень хотелось бы закончить. Имеются у нас хотя бы полчаса?

Лязг защелкнувшегося замка точно послужил для Петяши сигналом. Медленно, тяжело, под стать пакостно-тяжкому настроению, он поднялся со стула, добрел до тахты и мешком свалился поверх купленного Катей намедни яркого шелкового покрывала.

Пружины — или что там для пущей мягкости еще помещают в нутро тахты — отозвались натужным, больше напоминающим стон скрипом.

Мир привычно окутала непроглядная тьма.

Через какой-то непонятный — стоило лечь, как ощущение времени разом вырубилось — срок на затылок Петяшин легла ласковая, теплая ладонь.

— Катькин…

Не отрывая лица от подушки, Петяша протянул руку, обнял Катю за талию и мягко потянул к себе.

— Что с тобой? — участливо спросила она, устраиваясь рядом, точно укрывая Петяшу собой. — Устал? Бедный; столько на тебя сегодня свалилось…

С усилием подняв голову, Петяша заглянул ей в глаза.

— Катькин… Помнишь, ты интересовалась, отчего это Димыч всякий раз при виде тебя… это… из воды выпрыгивает? Так вот, он…

Сбиваясь, мямля, мекая и бекая, он пересказал все, что выяснилось в ходе проведенного Димычем краткого телефонного расследования, а, закончив, снова зарылся лицом в подушку. Если бы Катя тут же с негодованием встала и ушла навсегда, если б съездила напившемуся до зеленых чертей и оживших покойников морганатическому мужу по уху, если бы, наконец, тут же превратилась в полуразложившийся труп со следами свежей земли на остатках кожи, ничто не удивило бы Петяшу в этот момент.

— Но… разве ты не знал?

Вздрогнув, Петяша резко сел на тахте.

— Ч… что?

Нежные руки обвили его шею; прижавшись к Петяше, Катя уткнулась лицом в его грудь.

— Ты, наверное, забыл, любимый, — заговорила она. — Ведь ты же сам вернул меня сюда. Сделал из мертвой живую, из глупой, вздорной девчонки прекрасную женщину… — В голосе ее появилось что-то зловещее. — Разве я не нравлюсь моему господину?

Петяша окаменел от потрясения.

— Что-о?! — только и смог выговорить он.

Катины пальцы неожиданно сильно сжали его плечи, она отстранилась, словно держа Петяшу на расстоянии вытянутой руки, пристально взглянула в его глаза… и весело, от души, расхохоталась.

Смех ее оказался столь заразительным, что Петяша невольно улыбнулся и, не в силах сдержаться, засмеялся тоже.

— Н-ну и… ну и шуточки у тебя, — еле выдавил он сквозь смех. — Уф-ф… Так ведь до смерти перепугать можно… Надо же — один идиот начал, а другая и рада стараться… — Приступ смеха разом прекратился. — Слушай, а с чего ему вообще пришло в голову так шутить? Вы, может быть, сговорились? Вот ради этого самого момента?

— Нет, — отсмеявшись, ответила Катя. — Просто ты так серьезно об этом рассказывал, что я не смогла удержаться… Прости. А отчего ему пришло в голову вот так… Знаешь, он мне еще в первый раз показался… ну, не знаю, странным каким-то, что ли; злым… Когда он в следующий раз придет, ты с ним поговори, скажи, чтобы не шутил больше так. Это уже за рамками невинных розыгрышей… Э-э, да ты у меня спишь совсем!

Петяше и вправду вдруг смертельно захотелось спать — сказывалась физическая усталось вкупе с эмоциональными перегрузками.

— Тогда будем тебя укладывать. Ну-ка, повернись…

Раздевшись с Катиной помощью, Петяша нырнул под одеяло, но заснуть не получилось. Стоило опустить голову на подушку, комната исчезла, распахнулась в необъятный зелено-голубой простор. Некоторое время вокруг не было ничего, кроме буйства красок, затем голубой цвет как-то одновременно весь скопился наверху, а снизу возникло, сильно ударив в спину, нечто массивное, твердое и шероховатое.

От боли Петяша зажмурился, а, открыв глаза, обнаружил, что лежит на огромном валуне, возвышающемся посреди русла бешено грохочущей реки.

— Твой, мольч, зашибся нет?

Вздрогнув, Петяша оглянулся. Там, позади, в притулившейся к камню длинной и узкой, жутко ненадежной с виду лодчонке-«ветке» с невесть как прилаженным к корме стареньким «Вихрем», сидел знакомый старик-шорец. Дареная сигара меж губ его курилась легким прозрачным дымком.

— Твой, мольч, лодка скоро ходи, лодка шибко скоро мой изба ходи, — пригласил он.

Морщась от боли, Петяша кое-как сполз с покатого валуна и неловко перевалился на дно «ветки», едва не опрокинув неустойчивую посудину. Старик поднял мотор так, чтобы не побить винта, привычным (видать, фиксатор был сломан давным-давно) движением подвязал его веревкой и оттолкнулся от валуна веслом, поворачивая судно носом вверх по течению. Быстрая вода не замедлила подхватить «ветку». Сердце Петяшино оборвалось, ухнуло куда-то вниз, к самому желудку.

Будто лифт падает, — подумал он.

Весло в руках старика пришло в движение. Лопасть врезалась в недовольно зашипевшую, брызнувшую от ярости пеной воду; «ветка» круто, «на пяточке», развернулась и устремилась вниз по реке.

Дальше Петяша почти ничего не видел — отключился, или, может быть, просто перевернулся лицом вниз, чтобы не так кружилась голова. Через какое-то время шум воды вдруг исчез. Стало совсем темно — темнота была различима даже сквозь смеженные веки.

— Твой болей нет, — раздался из темноты надтреснутый голос старика. — Мой совсем хорошо твой делай.

Послышалась возня, точно кто-то принялся рыться в грудой сваленных на полу вещей, спеша отыскать и извлечь из нее нечто срочно понадобившееся.

— Хорош, мольч, баба твой изба ходи, — приговаривал старик под эту возню. — Баба нет — твой худо, совсем помирай. Однако баба хорошо делай, мой хорошо делай — твой помирай нет. Твой книжка пиши, шибко хорошо книжка пиши. Плохо пиши — нет. Плохо пиши есть — твой болей есть, мой помогай нет. Чужой люди книжка пиши — хорошо нет. Твой сильный есть, твой здоровый есть, твой хорошо книжка пиши…

Голос старика звучал все глуше и глуше, вскоре затих совсем, и сразу же после этого все тело Петяшино сотряс мерный стук. Казалось, звучит он сразу отовсюду, обволакивая, толчками проникая внутрь, прибивая, сминая и изгоняя боль. Стук поднял Петяшу на воздух, отчего вдруг сделалось необычайно легко и хорошо. Мускулы, освободившись от боли, обрели упругость, налились силой; мысли стали чисты, отчетливы и прозрачны.

Все. Хватит, пожалуй, валяться.