Карла Фридман - Два чемодана воспоминаний

А Бог? Где-то я прочла, что эскимосы, бродя в одиночку по полярным снегам, ставили на определенных расстояниях друг от друга инокок, кучу камней, казавшуюся издали человеческой фигурой. Прежде чем продолжать путь, эскимос прощался с этими камнями, разговаривал с ними или пел им песни. И может быть, ему чудилось, что альтер эго этих камней машет ему вслед? Эти темные фигуры, во всяком случае, помогали ему не сойти с ума среди бескрайних снегов.

Для дядюшки Апфелшнитта, Калманов и миллионов других Бог — вроде инокока эскимосов. К Нему обращают они свой взгляд, с Ним разговаривают, Ему поют. Они делают это с такой убежденностью и так долго, что давно позабыли, что сами сотворили Его и наделили душой, как рабби Лёв, ожививший Голема.

Я знала, что привратник будет мстить. В его примитивном понимании я была виновна не только в порче плаща, но и — это особенно грело его душу — во всех неприятностях его жизни.

В вечер после инцидента мне удалось незаметно покинуть дом Калманов, но о повторной удаче нечего было даже мечтать. Я ожидала, что назавтра он набросится на меня, так оно и случилось. Стоило мне подойти к лестнице, как привратник возник передо мною.

— За разорванный плащ придется заплатить, — прошипел он. — Это будет тебе стоить тысячу пятьсот франков.

— Вряд ли имеет смысл торопиться, — сказала я спокойно. — Я вижу, на вас надет другой.

— Конечно, у меня их было два, и каждую неделю один я отдавал в стирку. А как же иначе, в эдакой грязище!

— Я не собираюсь платить вам полторы тысячи франков.

Он заскрипел зубами от злости:

— Мне придется сообщить обо всем хозяину, в Брюссель.

— На здоровье. Только не забудьте добавить, что плащ был порван, когда вы пытались покалечить одного из жильцов дома.

И я стала подниматься по лестнице, не обращая внимания на его бессильные проклятья.

Но он и не думал оставлять меня в покое. Когда я отправлялась с детьми в парк, он налетел на меня, как боксер.

— Я верно понял, ты не собираешься платить за плащ? — угрожающе спросил он, я утвердительно кивнула, и он исчез.

Когда мы вернулись, он появился с новой идеей.

— Вы, — начал он миролюбиво, пока я шла с Эшей к лифту, — наверное, думаете, что я получаю деньги на свои плащи от хозяина. Но тут вы ошибаетесь. Мне все приходится покупать самому, даже мыльную стружку и средства для полировки. Каждый гвоздь, вбитый в эти стены, оплачен из моего кармана.

— И каждую трещину на потолке вы заштукатуриваете собственной кровью, — сказала я. — Да, жизнь трудна.

— Вы говорите со мной, как с сумасшедшим, но плащ мне необходим. Без него люди не поймут, что я — лицо официальное. О, раньше все было по-другому. Да знаете ли вы, что привратникам полагалась форма?

— С орденами и аксельбантами или без? — спросила я, покачивая Эшу на руках.

На мгновение он застыл в замешательстве. Потом обиженно развернулся и умчался прочь так быстро, что Аттила не мог за ним угнаться.

Этим все и кончилось. Так, по крайней мере, думала я, пока кормила Цивью и Эшу фруктовой смесью. Казалось, привратник вернулся к своим ежедневным заботам. Когда я спустилась за коляской, он тащил куда-то огромный стол. Я с облегчением услышала его обычное карканье: «Отойди, Аттила, отойди! Не стой на дороге, эта штука слишком тяжелая, я просто чувствую, как кровь приливает к ногам. Не перетруждайтесь, сказал доктор. Что он знает о труде, этот доктор? Ему не надо таскать столы, у него на это есть слуги».

Но когда после работы я вышла из лифта, холл оказался забит мебелью так, что пройти было нельзя. Старомодный платяной шкаф был придвинут почти вплотную к стене, в оставленную узкую щелочку я начала было протискиваться, как вдруг обнаружила, что в конце проход перекрыт чем-то подозрительно напоминавшим стол, с которым привратник возился всего час назад. Стол был поставлен вертикально, доскою ко мне, и загораживал проход на высоту моего роста. Из-за него выглядывал привратник.

— Плати полторы тысячи франков, — победоносно произнес он, — и я, так уж и быть, помогу тебе выйти!

Я перевела взгляд со шкафа на стол. Несомненно, это выглядело, как баррикада. Но только теперь я поняла, для чего она была воздвигнута. Что же делать? Попытаться раздвинуть мебель? Или перелезть через нее? Требований господина мажордома я удовлетворять не собиралась. Неужели отсюда нельзя выйти по-другому? На цыпочках прошла я по коридору к черному ходу и бесшумно нажала на ручку двери, но она была заперта.

Я вспомнила рассказ Баал-Шем-Това о дворце. Интересно, можно ли было вломиться внутрь сквозь воображаемые стены? Может быть, в возвышенных духовных областях. В материальном мире, где правят идиоты, стены оказываются чересчур реальными, так же как и сами идиоты. Некоторое время я слушала хихиканье привратника за шкафом, потом повернулась и вошла в лифт.

Госпожа Калман не выглядела ни удивленной, ни рассерженной. Она боялась гнева привратника и предложила заплатить за порванный плащ, даже достала деньги из шкафа, но я не стала их брать.

— Тогда я сама отдам ему, — предложила она.

— Если вы это сделаете, я откажусь у вас работать.

Она вздохнула:

— Будь муж дома, он бы с ним поговорил. Но он уехал по делам в Швейцарию.

— Нет смысла разговаривать. Привратник говорит на другом языке.

— Конечно, он не говорит на идише, но мой муж хорошо знает фламандский.

— Я не это имела в виду. С этим типом невозможно разговаривать ни на каком языке. Он — существо другого вида.

— Он — гой.

— Не все гои такие, госпожа Калман! Я знаю в этом городе множество гоев, которые не имеют с евреями ничего общего и тем не менее не калечат еврейских детей и не строят баррикад. У этого привратника просто крыша поехала.

— Может быть, так оно и есть, но, выходит, это реакция на тебя. Мы тут пять лет живем и до сих пор не имели с ним проблем.

— Он обзывает вас жидовскими свиньями, издевается над вашими детьми, третирует вашу няньку, а у вас с ним все еще нет проблем?

— За все эти годы не случилось ничего серьезного, ничего достаточно серьезного, что нас бы обеспокоило.

— Что вы находите достаточно серьезным? Умышленное убийство?

— Я больше не хочу ничего об этом слышать, — сказала она. — Сегодня ты останешься ночевать здесь, а утром посмотрим. Мы не должны обострять ситуацию.

— Привратник уже обострил ее до крайности. Я не собираюсь здесь ночевать. Это ничему не поможет. К утру мебель не исчезнет из коридора. И что мне делать тогда? На коленях умолять его выпустить меня? Я хочу уйти домой сейчас, а не когда привратник соблаговолит меня выпустить. Я не позволю себя запирать!

Дрожа от злости, я побежала сперва в спальню мальчиков, потом на кухню. Окна этих комнат выходили во двор. Госпожа Калман частично утратила свою ледяную невозмутимость.