Нора Шарифф - Тайны Норы

Нам нужны были визы и паспорта. Я достигла совершеннолетия, а значит, уехать мне было относительно просто. Но для несовершеннолетней Мелиссы требовалось разрешение отца. Мы не знали, где теперь живет наш отец, да и в любом случае, он никогда не дал бы разрешения на выезд либо от желания отомстить, либо просто так, из вредности.

В Алжире вопросы решались очень долго, бумажная волокита присутствовала на всех уровнях делопроизводства. Зато, как всегда, многое решали связи. К счастью, у Хусейна было несколько знакомых среди старшего офицерского состава, и его друг, полковник, согласился взять на себя изготовление фальшивого разрешения для моей сестры.

Через несколько недель после нападения на Риана все необходимые бумаги были собраны, и нас охватило чемоданное настроение. Я не верила, что наконец смогу оставить эту пропащую страну! Когда до даты отъезда осталось лишь несколько дней, я отправилась повидать бабку. Это был подходящий момент, чтобы расставить все точки над «i». Я выросла и уже не была той маленькой девочкой, которая боялась ее. Матери ничего решила не говорить.

За то время, что мы не виделись, бабушка превратилась в старую женщину с лицом, изборожденным глубокими морщинами. Впрочем, она вовсе не утратила властного вида и по-прежнему способна была устраивать разгон окружающим. Упреки стали для нее своего рода оружием против вероятных сомнений в прошлых деяниях и как следствия — угрызений совести. Может быть, она не могла простить собственную дочь именно потому, что не могла простить себя? Я не собиралась говорить с ней о прощении. Я хотела, чтобы она просто выслушала меня. Но она, как обычно, напала первой.

— Вы осмелились поднять на меня руку во время вашего бегства! Вы толкнули меня, как грубое животное, которое загоняют в угол.

— Вы думаете только о себе! Поставьте себя на наше место! Подумайте о Мелиссе, которая была тогда совсем крохой. Вы закрыли нас в той ужасной холодной комнате больше чем на месяц! Это, по-вашему, нормально? Это вы отнеслись к нам, как к скотине, разве не так? Вы кормили нас, как заключенных. Одна тарелка на всех, или вы уже об этом забыли?

— Это был единственный способ заставить твою мать вернуться к твоему отцу.

— А зачем? У меня нет отца, нет больше дедушки и бабушки!

— Мы сделали это для твоего же блага!

— Это благо такое же, как то, что вы сделали для моей матери, заставив ее выйти замуж в шестнадцать лет за злого и жестокого человека! Этого не должно было случиться. Когда она говорила вам о том аде, в который ее вверг муж, вы и пальцем не пошевелили, чтобы ей помочь. И это все для ее блага? Или все-таки для вашего?

— Самия сама во всем виновата. Она не заслужила лучшего отношения со стороны мужа. Она сама нашла беду на свою голову!

— Вы никогда не видели, что на самом деле происходило у нас в доме! — заорала я. Она ничего не от-ветила^и я продолжила: — Я свидетель зверств, которым подвергалась мать со стороны вашего зятя. А если вы думаете, что Самия была единственной жертвой, то вы ошибаетесь. Необходимо, чтобы вы это знали. Меня он тоже обижал. Не бил, как Самию, а насиловал. На протяжении шести лет. Абдель — порочный изверг! Я отказываюсь признавать его своим отцом!

Она была полностью подавлена моими откровениями.

— Почему твоя мать ни разу мне об этом не говорила?

— А что бы это изменило? Каждый раз, когда она плача звонила вам, вы отвечали: «Воспитывай дочерей». А разве я сама не звонила вам со слезами, говоря, что он может ее убить? Разве этого было недостаточно? Что еще нужно было сказать, чтобы вы нас услышали? Вы бы поверили мне, если бы я вам рассказала обо всем, что он делает со мной? — Я остановилась перевести дух. У бабки стояли на глазах слезы. — Вы бы мне тогда поверили? Никогда раньше я не осмелилась бы сказать вам об этом. А теперь вы мне верите?

— Теперь верю. Но поверь и ты, что тебе и твоей сестре, когда вы были маленькими, я просто желала добра и хотела, чтобы вы росли при отце.

— И вы своего добились. Именно так и произошло. Я выросла при отце. До такой степени при нем, что теперь я кособокая.

— Кособокая? Что ты хочешь этим сказать?

— Когда растению преграждают путь к росту, оно старается обогнуть препятствие и вырастает не прямым, а деформированным. Таким растением я и была, потому что, в отличие от моих сверстниц, должна была огибать все препятствия, которые мешали мне расти. Мне приходилось делать много поворотов, чтобы выжить. Теперь я и шагу не могу ступить без воображаемых костылей, с которыми проведу остаток жизни. Возможно, эти испытания сделали меня сильнее. Но где были вы, когда я так в вас нуждалась?

Она стояла на месте, уставившись в одну точку. Мои упреки задели ее за живое. Дрожь прошла по ее рукам. Она опустила глаза, и в первый раз в жизни я увидела, как она плачет. Может быть, она наконец осознала жестокость своих прежних поступков.

Смягченная ее явным раскаянием, я обняла и долго держала ее в объятиях.

Перебирая вещи, которые хотела увезти с собой во Францию, я случайно наткнулась на дневник, в котором записывала свои мысли, отражавшие мое состояние души в разные периоды жизни. Я перечитала написанное и почувствовала, как меня охватывают боль и отчаяние, пережитые в годы юности. Закончив чтение, твердо решила уничтожить все записи: я полагала, что так просто смогу превратить в пепел всю свою боль. К сожалению, этот мрачный ритуал не принес мне ничего, кроме новой грусти и уж, конечно, не стер ужасных воспоминаний.

Последние дни перед отъездом тянулись медленно, усиливая желание поскорее оказаться на французской земле. Я представляла картины, от которых становилось тепло на душе, в особенности согревали воспоминания о нашем большом доме в Париже, с огромным садом с фруктовыми деревьями, на которых вьют свои гнезда птицы. Мысленно я переносилась на свое любимое абрикосовое дерево.

Задвигая на второй план все проблемы, связанные с переездом, я концентрировалась только на хорошем, идеализируя прошлое. Ландшафты Франции представлялись более зелеными, чем были на самом деле, климат — мягче. Мне хотелось поскорее увидеть квартал, в котором я росла, школу, в которой училась, уголки, где так любила играть, булочную, бакалейную лавки, Тонтона! Прошло около семи лет, а я, восхищаясь перспективами возвращения, словно становилась ребенком.

Потом я вспомнила своих алжирских друзей. Здесь все знали всех, даже если ни разу друг с другом не разговаривали! Женщины, с которыми я сталкивалась в магазине, на рынке или на улице, за моей спиной отзывались обо мне плохо. И все потому, что мне нравилось улыбаться и разговаривать, глядя собеседнику прямо в глаза. Им казалось, что этим я хочу кого-то соблазнить. Однако многие, осознав свою ошибку, принимали мое поведение. В основном алжирская молодежь мне нравилась: и симпатичные парни, и их флирт, с юмором и невинностью.